Оливер Твист - [25]

— Это онъ самый, Феджинъ, — сказалъ Джекъ Доукинсъ, — мой другъ Оливеръ Твистъ.

Еврей засмѣялся и, отвѣсивъ низкій поклонъ Оливеру, протянулъ ему руку, выразивъ надежду, что онъ будетъ имѣть честь ближе познакомиться съ нимъ. Тогда молодые джентльмены, съ трубками окружили его, крѣпко пожимая ему руки, особенно ту, которая держала маленькій узелокъ. Одинъ молодой джентльменъ позаботился о томъ, чтобы повѣсить его шапку, другой очень обязательно засунулъ руки въ его карманы, говоря, что хочетъ самъ все вынуть изъ нихъ, чтобы онъ уже не безпокоился объ этомъ, когда будетъ ложиться спать, потому что очень усталъ. Не знаю, какъ далеко зашли бы эти любезности, не прогуляйся вилка еврея по головамъ и плечамъ этихъ крайне обязательныхъ юношей.

— Мы очень рады видѣть тебя, Оливеръ, очень рады, — сказалъ еврей. — Доджеръ, возьми сосиски и поставь кадку у огня для Оливера. Ага! ты смотришь на носовые платки… Эхъ, мой голубчикъ! Ихъ тутъ очень много, не правда-ли? Мы только что сортировали ихъ и приготовили для стирки. Вотъ и все, Олмверь, вотъ и все! Ха, ха, ха!

Послѣдняя часть спича вызвала оглушительный восторгъ со стороны подающихъ большія надежды питомцевъ веселаго стараго джентльмена. Послѣ этого всѣ принялись ужинать.

Оливеръ съѣлъ свою порцію и тогда еврей, приготовивъ въ стаканѣ смѣсь горячаго джина съ водой, приказалъ ему выпить ее залпомъ, говоря, что другой джентльменъ ждетъ своей очереди. Оливеръ сдѣлалъ, какъ ему было приказано, и вскорѣ послѣ этого почувствовалъ, что его осторожно подымаютъ и кладутъ на одинъ изъ лежащихъ на полу соломенниковъ. Спустя минуту онъ спалъ уже глубокимъ сномъ.

IX. Дальнѣйшія подробности, касающіяся веселаго стараго джентльмена и его подающихъ надежду питомцевъ

На слѣдующее утро Оливеръ проснулся поздно послѣ тяжелаго, продолжительнаго сна. Въ комнатѣ никого не было, кромѣ стараго еврея, который варилъ кофе въ кастрюлькѣ и тихонько насвистывалъ, мѣшая его желѣзной лопаткой. По временамъ онъ останавливался и прислушивался къ шуму, доносившемуся снизу; успокоившись тѣмъ, что слышалъ, онъ снова начиналъ свистѣть и мѣшать ложкой кофе.

Хотя Оливеръ и проснулся уже, тѣмъ не менѣе онъ оставался еще въ томъ состояніи между сномъ и бодрствованіемъ, когда въ теченіи цѣлыхъ пяти минутъ лежишь съ полуоткрытыми глазами и лишь наполовину сознаешь, что происходитъ кругомъ; но стоитъ только закрыть глаза и моментально погружаешься въ полное безсознательное состояніе.

Въ такомъ то состояніи находился и Оливеръ. Онъ видѣлъ еврея сквозь полуоткрытые глаза, слышалъ его тихій свистъ, ясно узнавалъ звукъ ложки, царапавшей стѣнки кастрюли, и въ то же время всѣ чувства его заняты были не имъ, а тѣми, которыхъ онъ когда либо зналъ.

Когда кофе былъ готовъ, еврей отставилъ его на край плиты и нѣсколько минутъ стоялъ въ нерѣшительности, какъ бы не зная на что употребить ему свое время. Обернувшись въ сторону Оливера, онъ взглянулъ на него и назвалъ его по имени. Мальчикъ не отвѣчалъ и крѣпко, повидимому, спалъ.

Успокоившись на этотъ счетъ, еврей подошелъ къ двери и заперъ ее на ключъ. Затѣмъ, какъ показалось Оливеру, онъ отодвинулъ какую то дощечку и изъ отверстія вынулъ небольшой ящикъ, который осторожно поставилъ на столъ. Глаза его сверкнули, когда онъ открылъ крышку и заглянулъ туда. Онъ подвинулъ старый стулъ и сѣлъ на него, а затѣмъ вынулъ изъ ящика великолѣпные золотые часы, сверкавшіе драгоцѣнными камнями.

— Ага! — сказалъ еврей, подымая кверху плечи, причемъ все лицо его освѣтилось отвратительной улыбкой. — Ловкія собаки! Ловкія! Стойкія до конца! Ничего не сказали старому пастору, гдѣ они были. Не донесли на стараго Феджина. Да и какая польза, если бы донесли! Узелъ на веревкѣ отъ этого все равно не развязался бы! Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Лихіе ребята! Лихіе!..

Продолжая такимъ образомъ разсуждать вслухъ, еврей спряталъ часы, и изъ того же ящичка вынулъ сначала полдюжины другихъ часовъ и разсматривалъ ихъ съ такимъ же точно удовольствіемъ какъ и первые, а затѣмъ, кольца, брошки, браслеты и множество другого матеріала, отличавшагося замѣчательной отдѣлкой. Оливеръ не имѣлъ объ этихъ вещахъ ни малѣйшаго понятія и не зналъ ихъ названія.

Положивъ обратно всѣ эти вещи, еврей взялъ еще какой то небольшой предметъ и положилъ его себѣ на ладонь руки. Надо полагать, что на немъ была надпись очень мелкими буквами, потому что еврей положилъ его на столъ и оттѣнивъ одной рукой долго и внимательно разсматривалъ. Отчаявшись, повидимому, въ успѣхѣ, онъ спряталъ его, отклонился на спинку стула и снова забормоталъ про себя.

— Ахъ, какая это знатная штука, смертная казнь! Мертвые никогда не каются… мертвые никогда не выдаютъ опасныхъ тайнъ. Ахъ, какая это тонкая штука для нашего ремесла! Пятерыхъ вдернули рядышкомъ… Ни одинъ не смалодушничалъ! Ни одинъ!

Тутъ взоръ ясныхъ черныхъ глазъ еврея, устремленный все время въ пространство, остановился вдругъ на лицѣ Оливера. Глаза мальчика съ необыкновеннымъ любопытствомъ смотрѣли на него и хотя это продолжалось не болѣе одного мгновенія, то этого было достаточно для стараго джентльмена, чтобы понять, что за нимъ наблюдаютъ. Онъ прихлопнулъ крышку ящика, схватилъ хлѣбный ножъ, лежавшій на столѣ и съ бѣшенствомъ вскочилъ со стула. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и Оливеръ, не смотря на страшный испугъ, ясно видѣлъ, какъ дрожалъ ножъ въ его рукѣ.