Ольга Орг - [31]

Ольга шла так очень быстро и совсем не чувствовала голода. Мысли ее тоже быстро и легко сменяли друг друга. Все казалось очень простым и ясным, и душа почти перестала болеть.

VIII

Дома Ольгу ждали Скарынин и письмо.

— Это вам заходивший без вас господин оставил,— сказала хозяйка.

Ольга молча протянула руку студенту и разорвала конверт.

«Я уже третий раз захожу к вам и не застаю дома. Быть может, вы нарочно избегаете меня, но я не забываю старых друзей и по-прежнему настойчив в своих желаниях. Ваше положение мне известно — увы! — оно слишком обыкновенно, но тем лучше. Надеюсь, на этот раз вы мне не откажете в свидании. Все же я у вас единственный».

Далее следовал адрес и подпись — «В. Ширвинский».

Ольга внимательно прочла все до последнего слова, потом подняла глаза на Скарынина и устало улыбнулась.

— Не хотите ли полюбопытствовать?

Студент прочел переданный ему листок и пожал плечом:

— Что за странный тон? От кого это?

— Как видите, от друга…

— Но чему же он радуется?

— Тому, что я стану кокоткой…

Скарынин нервно потер руки, потом лоб. Губы его дергало, когда он заговорил:

— Я не понимаю, для чего так шутить! Вообще я вас не понимаю. Что вам нужно, чего вы ищете? Кто вы такая?

Ольга нервно засмеялась. Она опять почувствовала приступы смеха — вот-вот, что-то подкатывает к горлу и давит грудь, и во всем теле какая-то необыкновенная легкость, такая, какая бывает во сне, когда летишь и сливаешься с небом.

— Меня называл один актер «сфинксом без загадки»,— ответила она.

Скарынин вздернул плечом и заходил по комнате — от рояля к кушетке, где сидела Ольга, и обратно. Он метался почти бесшумно в этом маленьком пространстве, и Ольге казалось, что перед ней какой-то нелепый призрак,— бьющаяся о стены клетки большая черная птица. Ей стало страшно, и она крикнула:

— Да говорите же что-нибудь!

Тогда Скарынин остановился перед нею (лицо его трудно было разобрать, потому что в комнату уже забрались сумерки) и заговорил:

— Вы странная девушка. Я не понимаю вас, и порою мне кажется, что вы сами себя не понимаете. Иногда ваше лицо становится таким простым, таким детским, что вот кажется, видишь всю вашу душу, а потом точно тень проходит по вашим глазам, и тогда, сколько ни смотри на вас, ничего не прочтешь. Вы, должно быть, очень много страдали, очень разуверились в людях и потому вы такая замкнутая, такая несправедливая. Да, да — несправедливая и к себе, и к другим.

Он вдруг замолк и спросил почти обиженно:

— Вам надоело меня слушать, должно быть?

Она ответила чуть слышно, потому что в своей неподвижности не чувствовала так сильно приступов голода, и сладкая дрема все больше и больше овладевала ею.

— Нет, нет, говорите…

Тогда он сел возле нее, совсем близко, увлеченный своими мыслями, своим представлением о ней как о чем-то нежном и чистом.

Он говорил тихо, находя в своем голосе самые нежные ноты для выражения того, что волновало его душу. Он счастлив был уже одним тем, что наконец мог высказаться и этим как бы осуществить созданный им образ. И по мере того как он говорил, его любовь к этой странной девушке росла, наполняла все его существо радостной гордостью.

Ольга почти не слушала его. Или нет, она слышала звук его голоса, ласкающий и любящий, и душа ее баюкалась в волнах этого голоса, уплывала, уносилась куда-то и не нарушала покоя измученного тела.

Тогда он взял ее руки и стал согревать их своими поцелуями, робкими, но жаркими нескончаемыми поцелуями.

Она смотрела на него, не отрывая своих рук и постепенно выходя из оцепенения, вновь возвращаясь к жизни из тихих снов, в которые погрузили ее его слова.

Она могла только произнести:

— Милый…

Потому что сердце ее было полно благодарности к этому юноше, но неожиданно судороги прошли по ее телу, и она засмеялась, сначала тихо, потом все громче и громче.

Скарынин, бледный, вскочил с кушетки. Он испугался, потом оскорбился. Ему показалось, что она издевается над ним.

— Прощайте…

Но, собрав последние силы, Ольга сквозь приступы мучительного смеха, разрывающего ей грудь, крикнула:

— Нет, нет, не надо, не уходите… Это пройдет!

И когда он вернулся к ней, все еще недоумевающий, но замкнутый, она ухватилась за рукав его пиджака и уже спокойно сказала:

— Останьтесь. Сейчас придет и Раиса, и мы поедем с вами куда-нибудь в ресторан — хорошо?

Скарынин молча опустил голову. Ему казалось, что у него отняли что-то самое дорогое. Откуда он мог знать, что только голод владел всеми мыслями Ольги и заставлял говорить такие странные непонятные вещи.

IX

Они поехали в кабачок, в который во что бы то ни стало потянул их товарищ Раисы по консерватории — Левитов. Он уверял, что это самое интересное место в Петербурге, потому что там можно встретить всех знаменитостей в области искусства ^{23}. Сам он тоже готовился в знаменитости и много говорил о своем голосе. Он позволял Раисе ухаживать за собой, и со стороны они производили забавное впечатление.

Хваленый кабачок этот устроен был где-то в подвале и внешним своим обликом напоминал монмартрские кабачки, но далеко не так был оживлен, как они.

Под низкими его сводами, ярко расписанными, можно было увидать несколько молодых писателей, художников и актеров с неизменными их спутницами. Собственно, спутницы эти были занимательнее своих знаменитых кавалеров, потому что в них еще все было — плохо скрытая игра; в их платьях, прическах, манере говорить чувствовалось желание изображать собою что-то, и это-то заставляло их жить лихорадочной жизнью и часто, делая их смешными, вызывало любопытство.