Ольга Ермолаева - [13]

В келье матери Вассы Оле бросилась в глаза большая раскрашенная картина, висевшая над кроватью.

На картине была изображена молодая голубоглазая девушка, сидящая верхом на страшном драконе с лошадиной головой и с большими когтистыми лапами. Пасть дракона была раскрыта, в ней были видны острые, как гвозди, зубы и красный стреловидный язык. Из пасти и огромных ноздрей исходил огонь и густой дым, а его круглое уродливое тело с толстым хвостом, загнутым в кольцо, было покрыто рыбьей чешуей. На лице девушки был неописуемый испуг, волосы растрепаны, из обнаженной груди выползали две змеи с раскрытыми ртами. Два тщедушных чорта, разевая огненные рты, тащили ее в какую-то пропасть.

— Хорошая картина?..— проговорила Васса, наклоняясь к девочке. Она подвела Олю ближе к картине и начала пояснять:

— Вот, все, кто живет в миру, тех на том свете будут сажать на таких драконов.

— А за что? — со страхом, спросила Оля.

— За дела греховные. Вот и ты, пока еще маленькая, молоденькая, иди в монастырь к нам жить и душу свою спасешь.

Весь этот день Оля пробыла у Афони. Васса была как-то особенно ласкова и внимательна. Она говорила о боге и говорила все с той же непонятной улыбкой, будто ела что-то сладкое.

— А бога можно видеть? — спросила Оля.

Васса пытливо посмотрела на нее.

— Только достойным он бывает зрим,— сказала она и подчеркнуто повторила,—только достойным! — Она подняла глаза к потолку и вздохнула.

— Вот я вам расскажу. По весне это было — перед пасхой... Иду я по ограде монастырской... Исповедывалась и причастилась я в ту пору, приготовилась к встрече Христа в светлую христову заутреню. И вдруг — смотрю, что-то осияло... Смотрю, а он, батюшка, стоит около могилы матери Агафии. Стоит со свечушкой и зажигает неугасимую лампаду в киоте. Я упала на колени и знамение крестное сотворила, говорю: «Преблагий, господи, тебя ли я зрю грешными своими очами?» А он и говорит: «Возлюбленная, говорит, сестра Васса! Нареченная моя невеста христова! Скажи, говорит, своим всем сестрам монашествующим, что я все дни пребываю с вами, во веки веков, аминь!». И, как облако светлое, поднялся и растаял.

Афоня недоверчиво посмотрела в мутные глаза Вассы, а та смолкла и строго спросила:

— Ты чего смотришь?

— Ничего, так,— отвертываясь, ответила Афоня.

— Как это так... Не веришь?!

— Нет, верю...

— По глазам я твоим вижу, что не веришь. Вот ты зенками своими никогда ничего не увидишь, потому что в голове твоей мысли супротивные ходят — бесовы... Вот смотри на эту картину. Она нарисована про инока, который усомнился.— Васса показала на картину, висящую рядом с иконостасом.— Вот этот инок Валаам... Спасал он душу свою в пустыне — в дебрях лесных. И нашло на него однажды неверие в господа бога.

— А пошто? — спросила Оля.

— Ну, «пошто»? Дьявол вселил в него эти мысли... Ты не перебивай меня, слушай... Вот... Семь дней и семь ночей стоял он на коленях, молился. А бес ему из-за печки нашептывает: «Не верь, не верь».

Оля смотрела на монаха, который был нарисован на картине. У него была густая борода, на ногах лапти. Он стоял на коленях и истово крестился перед иконой. А из-за печки выглядывала страшная рожа беса, очень похожая на соседа Попку Голубка, только на голове у беса были небольшие красные рожки.

— И послал бог к нему архангела Гавриила,— продолжала Васса.

— Тут написано «Михаила»,— перебила ее Афоня.

— Ну, Михаила...— сердито проговорила Васса.

— Так тут Михаила написано.

— А ты не перебивай меня, а то вот я тресну по башке... Ты будешь слушать?..

— Я слушаю.

— То-то, смотри у меня... И вот взял его архангел и поднял на небеса... Горят вокруг него свечи, лампады яркие... Это звезды небесные, которые мы видим. Ангелы и архангелы и святые угодники божии, праведники в чертоге голубом песни хвалебные поют.

— Какие песни? — спросила Оля.

— Ну, какие? Мало ли какие там... Всех псалмов бонда нам не суждено знать.

— А вы говорите песни,— робко сказала Оля.

— Песни хвалебные, говорю я, божественные... Ты думаешь такие песни, какие в миру у вас поют?..

Васса строго посмотрела на Олю и, помолчав, продолжала:

— М-да... И говорит ему господь. Видишь ли ты, недостойный инок, усумнившийся? Яко царствие мое в силе и славе пребывает во веки веков, аминь... И преисполнился инок Валаам верой и просит: «Отпусти, говорит, меня, господи, на землю грешную, ибо восприял я веру крепкую и непоколебимую». И отпустил его господь... М-да... и не нашел инок Валаам кельи своей... Вместо нее тут монастырь отстроился... Думал инок, что у бога пробыл один день и одну ночь, оказалось двести лет... Да... двести лет!..— подчеркнуто повторила Васса.

— А как он двести годов и не ел ничего? — с простодушным видом спросила Афоня.

— Дура! Да разве можно помышлять о пище телесной возле престола божия?! Святые отцы духовной пищей питаются.

Провожая Олю домой, Афоня сказала:

— Она всех сманивает в монастырь... А ты, Олютка, веришь ей?

Оля промолчала. Она не знала верить или не верить тому, что говорила Васса.

— Врет она все...— решительно заявила Афоня.

Прощаясь с Олей, она сказала с тоской в голосе:

— А как мне охота с тобой, Олютка... Домой... Так бы и убежала отсюда... Ты приходи, а... Приходи ко мне чаще... Мы с тобой сходим к Лидии Петровне... Она дочь какого-то начальника, учительницей раньше была, она славная! Добрая! У нее жених был и застрелился. Вот Лидия Петровна и пошла в монастырь, грех женихов замаливать, а замуж, говорит, уж ни за кого не пойду.