Олег Куваев - [133]
Именно в Переславле-Залесском Анатолием Чайко – заядлым фотолюбителем – были сделаны на балконе его квартиры последние снимки Куваева, где он по-шукшински морщит лоб и очень серьёзно смотрит в камеру усталыми глазами, будто силясь что-то понять, а изо рта торчит трубка с вьющимся дымком. Есть вариант с улыбающейся Светланой рядом, но более известна одиночная фотография, которой иллюстрированы многие книги Куваева.
Нельзя сказать, что «ничто не предвещало» ухода. И всё-таки столь ранняя смерть всегда неожиданна и непостижима.
В последние годы здоровье не раз подводило Олега: то скачок давления, то сердечный приступ…
Начало 1970-х, Ольге Гуссаковской
Была у меня кондрашка, т. е. частичный и, к счастью, временный паралич. Жив! Бегаю на лыжах…
Осень 1974-го, Борису Ильинскому
Душа моя изнурена бессонницей и (всегда мучительными) размышлениями о Смысле жизни. По случаю статьи в «Комсомолке», а потом в «Правде» возникла около меня шобла и начался вселенский загул… Выходили меня тут два доктора… Баба моя, Светка, решила вызвать «скорую», когда я был уже полутрупом. Я запретил ей… Только хуже от этой «скорой помощи», пробовал, знаю. Но тут где-то я, видно, сознание потерял, она и вызвала. И случилось чудо: пришли двое умных, молодых ребят с хорошими лицами. Первым делом они осмотрели комнату, прошлись по книгам (профессионально – это чувствуется, как рука по корешкам идёт у того, кто книги любит), осведомились о моей профессии и лишь потом подошли ко мне со словами: «Не боись, Олег. Пропасть мы тебе не дадим. Его зовут Гена, меня зовут Андрей. Тебя, если угодно, можем называть на „вы“ и Олег Михайлович. Слыхали, читывали». И просидели они у меня пять часов с какими-то трубочками и пузырёчками, из коих каплет. Потом пришли в 12 ночи, всадили в ж. снотворный укол, утром прислали коллегу (видно, был наказ: там Парень один валяется, так ему надо помочь по-человечески), потом опять зашёл один, наволок таблеток, коих не продают, и – я уже кое-что смыслить стал – подружились мы… Теперь они ко мне заскакивают чашку кофе хватануть, о мирах минут десять потрепаться и бегут дальше по алкашам, астматикам и проч. и проч.
Оклемавшись, Куваев пришёл на «Мосфильм», где ему сообщили о самоубийстве Шпаликова. «Вышел я в шикарные и бездушные мосфильмовские коридоры, нашёл пустой километр из них, закурил и вознёс господу молитву за врачей Гену и Андрея. Не оказалось таких рядом со Шпаликовым, как не оказалось таких рядом с Есениным, Скоттом Фицджеральдом, Джеком Лондоном…»
Месяцем раньше умер Шукшин – как будто какой-то дьявольский снайпер пристрелялся по поколению.
А в феврале 1975 года в возрасте шестидесяти лет умрёт один из близких друзей Куваева северянин Виктор Болдырев, охарактеризованный в «Доме для бродяг» как человек «крупный, седоголовый и настоящий»; писатель, биолог, организатор совхоза «Омолон».
Владимир Курбатов так вспоминал те последние месяцы: «Олег торопится. Ощущение прямо-таки лихорадочной торопливости – почти в каждом письме… Чем подстёгивается такая повышенная активность, притом что его характеру присуща была как раз неторопливость, основательность действий, раздумчивость?» Задним числом Курбатов винил себя, что не сумел, как раньше, вытащить Олега на Чукотку – Территория бы его вылечила, дала бы ещё хоть несколько лет…
В письмах Куваева этого времени – немало сигналов тревоги. Например: «Странное состояние, как будто мне девяносто лет и впереди уже ничего нету. Писать не хочу, даже литература кажется бессмысленной…»
А вот – в шутку о себе, в третьем лице: «О. Куваев (1934–197?)».
1971-й, Борису Ильинскому
Я, не поверишь, что-то про смерть всё думаю. Как это происходит, и насколько всё это страшно, и что потом. Но всё равно обидно отходить в иной мир, ничего не сделав на этом… Я, к счастью, начинаю понимать, что деньги, карьера, преуспевание – ценности второго плана. Уют, мир должны быть не снаружи, а в душе. Я не знаю панацеи, как этого добиться, но пока знаю одно верное средство – хорошо сделанная работа… И вообще я ухожу в последователи секты «дзен» – это отвилок буддизма, японский его вариант. Живём мы, к сожалению, один раз, и надо провести остаток лет в ясности духа и постижении мудрых ценностей бытия. Всё остальное – суета: слава, бабы, имущество, звания всякие…
Или такая запись, озаглавленная «Планы»:
71 <год> 37 <лет>
72 <год> 38 <лет> – R – <роман>
73 <год> 39 <лет>
74 <год> 40 <лет>
75 <год> 41 <год>
На этом планы обрываются, как будто дальше сорок первого своего года он ничего не видел.
Дмитрий Куваев рассказывает: «В последнее время Олег чувствовал себя плохо. У него, как в детстве, начали болеть уши. Он говорил моим родителям, что не успевает написать „Последнего охотника“».
Записная книжка Куваева 1974–1975 годов заканчивается словами «жить и умереть достойно».
…Или это никакие не предчувствия, а обычные для творческого человека переживания, сомнения?
Но к началу 1970-х мотив скорого ухода стал навязчивым.
Март 1974-го, Галине Куваевой
Что-то вот уж с год ежедневно думаю о смерти. Что это за штука такая. Мне это необходимо в душе понять, а не могу. О своём давнем бзыке «об застрелиться» – я плюнул думать. Пижонство это. Каждый человек обязан свой крест нести до конца, потому что неизвестно, зачем ему этот крест дан.
Культурное освоение территории не менее важно, чем административное, военное, хозяйственное. Данное издание – сборник очерков о литературных первопроходцах Дальнего Востока. Эти писатели продолжали – вслед за мореплавателями, военными, дипломатами – дело приращения отдалённых восточных территорий и акваторий к России. Среди героев книги – и признанные классики Иван Гончаров, Антон Чехов, Михаил Пришвин, и выдающийся путешественник, учёный, писатель Владимир Арсеньев, и живший во Владивостоке и Харбине белоэмигрант, поэт, прозаик Арсений Несмелов, и автор культового романа «Территория» геофизик Олег Куваев.
Новая книга «Кристалл в прозрачной оправе» – уникальное, почти художественное и в то же время полное удивительных фактов описание жизни на Дальнем Востоке. «Я всего лишь человек, живущий у моря, – говорит автор. – Почти любой из моих земляков знает о рыбах, море, камнях куда больше, чем я. Но никто из них не пишет о том, о чем мне хотелось бы читать. Молчат и рыба, и камни. Поэтому говорить приходится мне».Книга вошла в шорт-лист премии «Национальный бестселлер».
«Глобус Владивостока» имеет подзаголовок-расшифровку: «краткий разговорник-путеводитель, сочинённый для иноязычных и инопланетных». Тут и сленг, и культовые точки, и фирменные блюда, и такие неожиданные фигуры, как, скажем, лейтенант Шмидт, Юл Бриннер, Семён Будённый и Даниил Хармс, тоже каким-то образом связанные с Владивостоком… Владивосток — город морской, вольный, полный авантюристов, офицеров, рыбаков, иностранцев. Какие-то отголоски здешних словечек можно отыскать в других дальневосточных городах, много общего легко найти с городами Сибири, а может, и с далёкими портами вроде Калининграда…
Новое, дополненное издание документального романа «Правый руль». Автор — лауреат премии имени Ильи Кормильцева в номинации «Контркультурная публицистика», а также премии «Магистр литературы» в номинации «Большая проза». Роман неоднократно попадал в шорт-листы других литературных премий («Национальный бестселлер» и «НОС»). Дебютная книга Василия Авченко формально посвящена праворульному движению. Автор отслеживает зарождение и закат индустрии по продаже подержанных японских автомобилей, спасшей в свое время забытое федеральной властью Приморье.
«Владивосток-3000» — фантастическая, но тесно связанная с реальными событиями киноповесть о существовании параллельного мира-пространства — города Владивосток-3000, в котором черты настоящего Владивостока слились с чертами его альтернативных, но нереализованных воплощений — от английского Порт-Мэя до китайского Хайшеньвэя. Владивосток-3000 — романтическая мечта о Тихоокеанской республике, где власть принадлежит морским офицерам. Мечта об идеальном городе-порте — свободном, экологически чистом, независимом, где никто не обращает внимание, с какой стороны у машины руль, а добыча даров моря из отрасли экономики превратилась во всеобъемлющую полумистическую республиканскую марикультуру. Киноповесть рассказывает о том, как попасть в эту Тихоокеанскую республику, можно ли попросить в ней политического убежища, как связаны между собой два мира — реально существующий Владивосток, воспетый Ильей Лагутенко в песне «Владивосток-2000», и удивительный Владивосток-3000, существующий на страницах одноименного произведения.
Много лет Александр Фадеев был не только признанным классиком советской прозы, но и «литературным генералом», главой Союза писателей, проводником политики партии в творческой среде. Сегодня о нем если и вспоминают, то лишь затем, чтобы упрекнуть — в отсутствии таланта, в причастности к репрессиям, в запутанной личной жизни и алкоголизме, который будто бы и стал причиной его самоубийства… Дальневосточный писатель Василий Авченко в своем исследовании раскрывает неполноту и тенденциозность обеих версий фадеевской биографии — «советской» и «антисоветской».
Воспоминания Е.П. Кишкиной – это история разорения дворянских гнезд, история тяжелых лет молодого советского государства. И в то же время это летопись сложных, порой драматических отношений между Россией и Китаем в ХХ веке. Семья Елизаветы Павловны была настоящим "барометром" политической обстановки в обеих странах. Перед вами рассказ о жизни преданной жены, матери интернациональной семьи, человека, пережившего заключение в камере-одиночке и оставшегося верным себе. Издание предназначено для широкого круга читателей.
Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.
Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.
О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Владимир Высоцкий давно стал легендой. Актер, поэт, кумир…В этой книге впервые под одной обложкой собраны воспоминания тех, с кем он дружил, кого любил, с кем выходил на подмостки. Юрий Петрович Любимов и коллеги-актеры: Алла Демидова, Валерий Золотухин, Вениамин Смехов, одноклассник Игорь Кохановский и однокашники по Школе-студии МХАТ, кинорежиссеры Александр Митта, Геннадий Полока, Эльдар Рязанов, Станислав Говорухин, близкий друг Михаил Шемякин, сын Никита… Сорок человек вспоминают – каждый своего – Высоцкого, пытаются восстановить его образ и наконец понять.А может, всё было совсем не так?
В эпоху оттепели в языкознании появились совершенно фантастические и в то же время строгие идеи: математическая лингвистика, машинный перевод, семиотика. Из этого разнообразия выросла новая наука – структурная лингвистика. Вяч. Вс. Иванов, Владимир Успенский, Игорь Мельчук и другие структуралисты создавали кафедры и лаборатории, спорили о науке и стране на конференциях, кухнях и в походах, говорили правду на собраниях и подписывали коллективные письма – и стали настоящими героями своего времени. Мария Бурас сплетает из остроумных, веселых, трагических слов свидетелей и участников историю времени и науки в жанре «лингвистика.
Фазиль Искандер (1929–2016) — прозаик и поэт, классик русской литературы ХХ века, автор легендарного романа-эпопеи «Сандро из Чегема» и, по его собственному признанию, «безусловно русский писатель, воспевавший Абхазию». Евгений Попов, знавший Искандера лично, и Михаил Гундарин в живой и непринуждённой беседе восстанавливают и анализируют жизненный путь будущего классика: от истории семьи и детства Фазиля до всенародного признания. ЕГО АБХАЗИЯ: Мухус и Чегем, волшебный мир Сандро, Чика, дяди Кязыма… ЕГО УНИВЕРСИТЕТЫ: от МГУ до Библиотечного и Литинститута. ЕГО ТЕКСТЫ: от юношеской поэзии к великой прозе. ЕГО ПОЛИТИКА: чем закончились участие Искандера в скандальном альманахе «МетрОполь» и его поход во власть во времена Перестройки?
Валерий Плотников – легендарный фотограф, чей пик популярности пришелся на 70–90-е годы прошлого столетия. Мастерство, умение видеть глубину души человека, передавать в фотопортрете настроение и черты характера снискали ему международную славу. Попасть в объектив камеры Плотникова считалось престижно и знаково. У него снимались известные артисты, художники, писатели, политики, среди которых Владимир Высоцкий, Марина Влади, Иннокентий Смоктуновский, Алла Демидова, Михаил Шемякин, Сергей Соловьев, Борис Мессерер, Сергей Довлатов… И фотограф создавал уникальные произведения искусства.