Оле, тореро! - [50]

Рибальта и дон Фелипе приехали в отель «Сервантес», где мы остановились, ночью. Рано утром Марвин зашел ко мне в комнату.

— Мне показалось, дон Эстебан, что я вам нужен и вы позвали меня неспроста. Я не ошибся?

— Нисколько, амиго. Луис в смертельной опасности. Помогите мне его защитить.

Детектив закурил и, выпустив через ноздри длинную струю дыма, осведомился:

— Что-нибудь новенькое?

— Еще бы!

Я рассказал ему о письмах и о том, какое вредоносное воздействие они уже оказали на тореро.

— Пакито — тот мальчик, который погиб в Линаресе во время последнего выступления дона Луиса перед отставкой?

— Да.

— Кем он был?

Я рассказал историю Пакито в общих чертах, не упоминая о материнской привязанности Консепсьон, чтобы детектив не мог сделать единственно правильного логического заключения. Рассказ явно показался ему не слишком убедительным.

— Ничего не понимаю… молодой мексиканец, по сути дела, оставшийся без родных… кому могло взбрести в голову мстить за его смерть?

— Понятия не имею. А может, под внешним желанием отомстить скрывается что-то другое?

— Возможно… Но в таком случае зачем понадобилось предупреждать дона Луиса, если этого не сочли нужным делать для Гарсии, Алохи и Ламорильо?

— Не исключено, что из какой-то утонченной жестокости… Луиса достаточно хорошо знают, преступнику, наверное, известна его нервозность, и он наслаждается страданиями жертвы…

— Значит, он видит эти страдания?

— Я уверен, что враг присутствует на выступлениях и что троих тореро убили лишь для того, чтобы вогнать Луиса в панику.

— Может быть, вы правы, но, признаюсь, я ничего не понимаю в этой истории и, если быть до конца откровенным, чувствую, что вы сообщили мне далеко не все… Нет-нет, не спорьте, дон Эстебан. Никакие ваши возражения не поколеблют моей уверенности, так что избавьте себя от лишнего труда. Во всяком случае, я постараюсь помочь вам в надежде, что завтра вечером мы выиграем сражение и, кто знает, возможно, разоблачим виновного.

Я с сомнением покачал головой.

Я быстро оделся и пошел к Луису. Он был один.

— А где Консепсьон?

— Ушла.

— В такое время?

— Она плохо спала и решила немного пройтись для разрядки. Мне бы стоило последовать ее примеру, потому что я тоже всю ночь не сомкнул глаз. От жары, должно быть.

Какой смысл отвечать ложью на ложь? Я остался с Луисом, тем более что вскоре появилась его жена. Пока матадор одевался, я караулил у входа в ванную. Консепсьон тут же обратила внимание на мой маневр.

— Опекаешь его, как наседка цыпленка? — иронически заметила она.

Я не ответил, боясь поддаться переполнявшим меня гневу и печали. Жена Луиса подошла ко мне.

— Что с тобой, Эстебанито?

Теперь ей вздумалось пустить в ход чары!

— Оставь меня в покое!

— Разве я перестала быть твоим другом?

Напрасно она настаивала — я и так изо всех сил боролся с собой, чтобы не высказать правду ей в лицо. К счастью, появление Луиса избавило меня от необходимости отвечать. Он уже заканчивал одеваться, когда в дверь неожиданно постучали. Слуга принес на подносе письмо.

— Для сеньора Вальдереса. Только что принесли.

Получив чаевые, парнишка исчез. Луис распечатал конверт.

«Готовься предстать перед Господом, Луис Вальдерес, ибо бык убьет тебя завтра».

Еще ни разу в жизни я не слышал, чтобы Луис позволил себе такие крепкие выражения. Консепсьон осенила себя крестным знамением. Перед боем вести себя так нельзя. Это значит призывать дьявола и искушать Небо. Я поспешил к телефону и позвонил дежурному. Оказалось, что письмо принес мальчишка из тех, что вечно крутятся на улице. Ни найти, ни тем более опознать его было невозможно. Положив трубку, я вспомнил об утренней прогулке Консепсьон. Наверняка, она выбрала мальчишку в каком-нибудь удаленном от нашей гостиницы квартале, дала ему несколько песет и попросила принести письмо в определенное время. Разоблачение, может быть, спасло бы Луиса от смерти, но навсегда сломило бы его. Какой мужчина не утратит вкус к жизни, узнав, что его жена — преступница и жаждет его убить? Однако я твердо решил все рассказать после корриды — и в том случае, если Бог не допустит трагической развязки, и, тем более, если дело кончится плохо.

Весь день Луис почти не выходил из комнаты. Ближе к вечеру зашел Рибальта. Заметив состояние тореро, он не стал скрывать от меня своей тревоги. В это же время приехали и прочие члены куадрильи.

На следующий день я заставил Луиса до полудня пролежать в постели, а сам, сидя рядом, читал. За все это время Вальдерес ни разу не открыл рта. Страх продолжать делать свое дело. До завтрака тореро даже не дотронулся, а когда пришло время одеваться, я заметил, что по лицу его текут струйки пота. Одеть Луиса мне удалось лишь с величайшим трудом — так резки, почти судорожны стали его движения. При этом, не желая признаться себе в этом, матадор накинулся на меня:

— Да будь же немного повнимательнее, Эстебан! Что с тобой сегодня?

Я воздержался от ответа. Обычно он просил стянуть пояс как можно туже, поскольку любил чувствовать себя подтянутым, но тут впервые потребовал обратного.

— Не сжимай так сильно! Ты что, хочешь, чтобы я задохнулся?

Я понимал, что ему трудно дышать. Предстоящее выступление с минуты на минуту рисовалось ему все мрачнее. Уже одетый, Луис сел в кресло и попросил сигарету.