Окрась все в черный - [24]

— Не мое дело? — Он засмеялся. — Это еще как сказать. Меня очень интересует ваша картина, очень! Есть в ней нечто… — он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — нечто пророческое. Вы ведь первой написали Ингу, да? А потом Анну…

— Я не помню, в каком порядке их писал.

— Ну, это вряд ли. А впрочем… — Он опять посмотрел на меня каким-то зловещим взглядом. — Может, вы и не помните, может, помнят за вас, — медленно проговорил он, все не отрывая от меня взгляда.

Мне стало жутковато. Я пожал плечами и ничего не ответил.

— Или все же помните? Кого вы написали третьим?

— Вам-то чего беспокоиться? — испуганно и оттого нагло спросил я. — Вас на картине нет. И вы тоже сказали, что никого из присутствующих не знаете.

Он кивнул с таким видом, словно мы сообщники. Да в чем-то так оно и было: мы понимали друг друга с полунамека. Вот только я не мог уяснить, отчего мы так хорошо друг друга понимаем, и нервничал все больше и больше.

— И все же кто третий?

— Не знаю, — вполне искренне сказал я. И зачем-то добавил: — Сам над этим голову ломал перед вашим приходом.

— Вот как? — Он удивленно и несколько надменно поднял бровь. — Как называется ваша картина?

— «Шесть мертвецов».

— Ну да, можно было бы и самому догадаться, — пробормотал он себе под нос. — Только вы на ней не очень-то мертвый. Скорее притворяетесь мертвым. Вот, сами смотрите. — Он подошел ближе, ткнул пальцем в «меня». — Глаза чуть-чуть приоткрыты, будто вы подглядываете сквозь щели век, на лице, в отличие от остальных, никакого ужаса, и вообще… Вы наблюдатель, мой друг, а никакой не мертвец. Наблюдаете за тем, как они умирают.

— Да? — Я растерянно посмотрел на свой автопортрет: а ведь он прав! И вдруг, опять на него разозлившись, пошел в наступление: — Но вас-то на картине вообще нет, однако вы были в числе приглашенных. Как вы это объясните?

— Это для меня самого загадка! — Он нагло, издеваясь надо мной, рассмеялся.

— И зачем вы сейчас пришли?

— Вас навестить.

— Я вас не приглашал!

— Вы не очень-то вежливы.

— А вы… Не знаю, что у вас на уме, но автопортрет я точно рисовал последним. Это я помню. Единственное, что хорошо помню.

— Так вы меня боитесь? — Он опять нагло расхохотался. — А мне казалось, что это вас стоит бояться. А впрочем, если вас мое общество так напрягает, могу и уйти.

— До свидания, — грубо отрезал я, не пытаясь, ради вежливости, его задержать.

— До свидания.

Я повернулся, чтобы не стоять к нему спиной, потому что действительно опасался, и наблюдал, как он уходит: спокойной, даже какой-то размеренной походкой движется к двери.

— До свидания! — еще раз прокричал он с порога и наконец ушел.

А я, выждав время, пока он спустится, подошел к окну и осторожно, чтобы меня не было видно, выглянул вниз. Возле подъезда стояла машина, он сел в нее и уехал. Все так просто: сел и уехал. Он человек, хоть и посланник дьявола.

* * *

Мой единственный путь к спасению — разгадать тайну «Вечера». Но, чтобы ее разгадать, я должен понять, что такое мои «Шесть мертвецов». Не открещиваться больше от них, а постараться понять. Безусловно, две эти картины связаны. Без всяких сомнений, «Вечер» — продолжение той, ненавистной картины.

Я придвинул стул с «Шестью мертвецами» к мольберту, откинул простыню и, сопоставляя, стал изучать оба полотна. Да, продолжение, да, одна и та же энергетика — обе писаны слепым мертвым художником. Автопортрет… Мне кажется, разгадка содержится в автопортрете, только не могу понять, в чем именно она состоит. Автопортрет… Притворство, подсматривание, ненастоящая, притворная смерть. Все так, и это тоже те величины, из которых нужно выстроить нужную комбинацию… не знаю какую! И да, автопортрет. Подсматривающий — это я, но ведь загадка не в подсматривающем, а в том, кто сидит в комнате. Зачем он сидит, зачем смотрит в темноту приоткрытой двери, зачем слушает «Окрась все в черный» — что он собирается сделать?

Я не могу понять, не могу разгадать! «Шесть мертвецов» стали реальными шестью мертвецами — воплотились в жизнь. «Вечер» тоже, получается, должен воплотиться в жизнь. Но как, как? Что он собирается сделать, этот чертов идиот в кресле? Что должен сделать я, чтобы понять, что он должен сделать? И кто он такой, этот в кресле? Я должен…

Прежде всего я должен понять, кто следующий. То есть кого я написал третьим. Я не вижу, какое это имеет отношение к разгадке «Вечера», но чувствую, что имеет. И еще…

Да, и еще! Лишних элементов не бывает, я-то знаю — художник во мне знает. Этот лишний, седьмой, этот посланник, укативший на машине, — не лишний. Он играет какую-то роль. Какую? Знает ли он сам какую или тоже не самостоятелен и думает, что это я должен ее определить? Как жаль, что я не спросил его об этом. Впрочем, он сказал: «до свидания», и настаивал на этом «до свидания», значит, еще вернется? Вероятно. Но неизвестно когда, а мне нужно знать это сейчас, немедленно. Я не могу ждать!

И кто же все-таки следующий?

Я не выдержал. Сбежал. Вспомнил, что мне нужно купить диск Роллингов, — нашел предлог — и бежал из дома, от всех этих мучительных вопросов, от неразрешимых загадок бежал. Долго ехал в троллейбусе, наслаждаясь таким простым, таким обычным делом: еду с определенной целью, за диском. Оттягивал выход. А потом медленно шел по улице, среди людей — меня они совсем не раздражали, и витрины тоже не вызывали никаких неприятных ощущений — этот этап был прожит. В магазине не воспользовался услугами продавца-консультанта, хоть он ко мне несколько раз подходил, предлагая помощь, а сам стал искать среди моря дисков. Это была непростая задача, потому что «Окрась» не входит ни в один концерт, следовательно, на обычном MP-3 Роллингов этой песни нет, нужно найти какой-нибудь сборник. Но как раз это-то меня и радовало, потому что оттягивало возвращение домой. А когда нашел и купил, придумал новый предлог. Это была целая история, придуманная мною с ходу: этот седьмой, бывший лишний, а теперь самый главный элемент моей работы, поджидает меня в парке Пушкина на третьей аллейке, сегодня он для того и заходил ко мне, чтобы назначить встречу, но отвлекся на картину, а потом я его практически стал выгонять, и он не решился сказать, оставил записку в коридоре на стуле, только я ее не заметил. И теперь он сидит и ждет на скамейке на третьей аллейке. Мы должны встретиться… — я вытащил телефон, посмотрел время: десять минут треть его — да, мы должны встретиться в два часа. Он ждет, волнуется, не понимает, почему я опаздываю. Нужно спешить.