Окраина - [34]

Во время войны на стороне Франции сражался и восемнадцатилетний Франсуа, не совсем понимавший почему. Он попал в плен и из лагеря для военнопленных, где условия были вполне сносными, оживленно переписывался с родными под Марселем. Обе стороны сияли довольством. Тетка была рада, что сын не дал себя убить за чужую страну; Франсуа радовался, что ему дают есть. Так длилось до тех пор, пока немецкая основательность не установила, что Франсуа, в сущности, чех. После этого все пошло кувырком. Ничего не понимающего Франсуа моментально отправили в концлагерь. Он дважды бежал оттуда, и оба раза его ловили, самым жестоким образом давая понять, что он в заколдованном кругу, из которого ему не вырваться. Родины своей, откуда вышли его родители, он не знал, принадлежность к французской армии его не спасла, и в горькие минуты парню впрямь начало казаться, что нет ему нигде места на земле, кроме как в концлагере.

Ссылка тетки на концлагерь оказалась достаточно сильным аргументом, и молодой секретарь прекратил спор, который все равно ни к чему не вел.

Подходило время оглашения результатов экзаменов, и нервозность Франтишка возрастала. Он не боялся, конечно, ухода из гимназии «в практическую жизнь». И не боялся «разжалования» — он опасался недоразумений.

Все, кто имел касательство к его судьбе, старались, будто сговорившись, искоренить все, что связывало его с прежней жизнью, до поступления в гимназию. Заведующий начальной школой Заградничек превратил мальчишку, каких уездские батрачки родят десятками, в странного чудака.

Пример — станция в Уезде. Ежедневно там скапливается множество мужчин и женщин. Поезда подходят справа и слева. По утрам — ежечасно, затем пореже. Каждый поезд делит толпу ожидающих на две части. Половина уезжает в Кладно, другая — в Прагу. Поезда ходят плохо, они грязны, всегда переполнены. Проезд на ступеньках — обычное явление. Зимой вагоны не отапливаются и не освещаются. Поезда с ослепшими, замерзшими окнами ползут, словно ниоткуда и никуда. Езда в них никому не доставляет удовольствия, это необходимое зло, к которому почти ежедневно добавляются все новые и новые осложнения, и люди поневоле начинают верить в судьбу. Поезд опаздывает; поезд ждет встречного, пропускает экспресс, берет воду, меняет паровоз, нет пара, нет сигнала… Ездят только по крайней необходимости. И вдруг в один прекрасный день, первый день нового учебного года, в толпу всех этих железнодорожников, вальцовщиков, шахтеров, уборщиц в министерствах и больницах, судомоек, сторожих пражских уличных уборных затесался мальчишка, который, словно это в порядке вещей, вместе с ними входит в вагон и вместе с ними выходит. Пассажиры — а они все хорошо друг друга знают — заинтригованы. Вскоре им становится известно, что этот бедняга, ежедневно разделяющий железнодорожные муки со столькими взрослыми, терпит все это добровольно ради единственной цели: перестать быть одним из них. Услыхав, что так ему предстоит мыкаться долгих восемь лет, взрослые волей-неволей начинают сопоставлять цель своих поездок с его конечной целью. Снисходительное любопытство дает трещину, трещина расширяется — и вот уже целая пропасть. Все эти люди встречаются каждый день: в трескучие морозы греют застывшие пальцы над полупогасшей печкой в сыром тепле зала ожидания, выдувают дыханием кружочки в белых морозных цветах на стеклах, выстукивают озябшими ногами ритм по проолифленным половицам; весной переходят вброд разливы слякоти, отважно ступая по лужам вокруг станции, серебристым, как океан; летом глотают тучи пыли, которые поднимает на унылой равнине малейший ветерок; осенью шагают, подобно охотнику за зайцами или куропатками, с трудом вытаскивая ноги из вязкой, тяжелой пашни: дорога завалена бесформенными комьями земли, отвалившимися от гусениц тракторов, от колес телег и прицепов, свозивших грязную свеклу к десяткам транспортеров.

Не будь это ниже достоинства кормильцев семей, спутники Франтишка высказали бы ему свое презрение, а так они просто держат его на расстоянии. Один только раз уборщица на Дейвицком вокзале спросила Франтишка: «На кого учишься-то, на учителя или на доктора?» Уж лучше бы молчала, как все остальные, ибо что мог ответить Франтишек? Что его будущее меньше всего зависит от его воли? Что от сего дня до момента, когда надо будет выбирать между предложенными ему альтернативами, пройдет долгих восемь лет? Да ведь это смешно ему самому, день за днем растрачивающему таким образом время своей жизни!

Если б он дал уборщице исчерпывающий ответ, та, несомненно, решила бы, что парень свихнулся. Но молчание отделяет его от тех, с кем он в силу необходимости встречается ежедневно.

От бывших однокашников по начальной школе, которые продолжают учебу в обыкновенном городском училище и ездят на велосипедах в Птицы — причем пользуются пологим длинным спуском от кирпичного завода Задака, чтоб проехаться без руля, а на обратном пути катят по аллее ореховых деревьев, мягко спускающейся к Уезду, — Франтишка отделяют, во-первых, разница в средствах передвижения, а во-вторых, свободный накат с горки без руля. Как пешеходы испокон веков робеют перед всадником, а всадник перед тем, кто ездит в автомобиле, так и бывшие однокашники робеют перед Франтишком, и тех, кого сегодня объединяет военная игра Леска против Малого стадиона, завтра разъединит дорога в школу.