Окраина - [33]

Тетка считает плач неотъемлемой частью обряда прощания и встреч; но то, что она увидела в родной деревне, совершенно выбило ее из колеи. Найди она все по-старому: домики с геранями и лавандой на окнах, кусты сирени у калиток, вьющиеся розы, белые помпоны калины, — она, вероятно, и заплакала бы. Но нет, она себя не помнит от негодования. Половина домов брошена, стекла в них выбиты, заборы повалены, садики заросли бурьяном, крапивой и гигантскими лопухами. За́мок, к которому прилегают владения госхоза, лишился красивых кованых ворот, исчезла вся мебель, вся посуда…

Занятно устроены люди. Они могут глотать одну неприятность за другой — тетка, к примеру, проглотила даже то, что деревянная галерейка в доме, где она родилась, провела детство и, скажем, девические годы, недавно обрушилась, оставив ряд черных дыр, нелогично зияющих под проломленной крышей; а вот из равновесия ее вывела сущая безделица, совершенно неважная в серии крупных катастроф. Равнодушно пройдя по разоренному замку, она вдруг вспыхивает гневом при виде статуи Немезиды.

— Смотрите! — восклицает тетка, показывая на статую с завязанными глазами, с мечом, но без весов. — А ведь были у нее весы, да с золотыми чашами!

— Во время войны в замке помещалась школа гитлеровской молодежи, — пытается успокоить тетку директор госхоза, добровольно, а вернее, из любопытства вызвавшийся быть гидом для этой своеобразной компании.

Счастье, что тетка не знает правды, которая, конечно, хоть и печальна, зато куда вернее характеризует круги общества настолько высокие, что бывшие батраки — даже при новом режиме, даже уйдя на пенсию — понижают голос, рассуждая о них.

Ибо если отторжение пограничных областей Северной Чехии гитлеровской Германией обернулось для бедняков трагедией, то для местных богачей это было, скорее, благословением божьим. Замок разворовали, унеся все, что в точном смысле слова «не было прибито». Исчезли редкостные картины, драгоценный фарфор, уникальная старинная мебель, гобелены… На возможный вопрос, откуда это нам известно, ответить нетрудно.

Дочь советника, который жил в замке до войны, вскоре после освобождения проезжала с мужем в автомобиле через Уезд. И вспомнила она, что в этот самый Уезд перебралась из пограничья ее бывшая горничная. Молодой даме захотелось во что бы то ни стало повидать мать Франтишка. А там уж сравнительно нетрудно было уговорить последнюю навестить свою бывшую госпожу в ее пражской квартире. Там-то мать Франтишка и разинула рот, и ей пришлось изо всех сил следить за собой, чтоб не показать, что ей очень хорошо знаком и стул, на котором она сидит, и картины на стене, и хрупкая фарфоровая чашечка, из которой она пьет золотистый чай, — эти чашечки ей доводилось держать в своих растрескавшихся руках куда раньше, чем кому-либо из почтенной семьи хозяев…

Дома мать Франтишка до поздней ночи спорила с мужем. Железнодорожник придерживался линии наименьшего сопротивления, утверждая, что немцы все равно разворовали бы и уничтожили все добро; скотница же была убеждена, что присвоение чужого имущества называется кражей независимо от политической ситуации.

Но тетка ничего этого не знала, и негодование ее обращается против немцев, которым она — такова уж манера выражаться у людей подобного характера — от души желает самой худшей смерти, десять смертей сразу. Живя в замкнутом мирке шахтерского поселка, среди друзей по Франции, с которыми она и по-чешски-то не всегда разговаривала, тетка не подозревала, что именно здесь, в родной деревне, раскроются перед ней противоречия, свойственные той эпохе; она и представить себе не могла, что в течение одного и того же дня одна и та же проблема предстанет перед ней во многих, причем совершенно противоположных вариантах. Небольшой пример тому — история замковых ценностей.

Неподалеку от палаток, где на костре тетка варила картофельный суп, убирали сено; и тетка в разговоре поинтересовалась судьбой бывшего владельца этого луга, немецкого крестьянина Йозефа Груса. Молодой секретарь Национального комитета, один из тех, кто с первых дней заселения пограничья действительно спасал, что мог (в отличие от деклассированных элементов и пройдох управляющих), с важным видом ответил:

— А мы и его выслали за пределы Чехословакии.

Тут тетка, только что призывавшая на голову немцев десять смертей, уперла руки в бока и, созывая все свое разросшееся семейство, возмущенно кричит:

— Ну, слыхали вы что-нибудь подобное?!

— Пани, — строго останавливает ее молодой секретарь, — я благодарен вам за помощь и только поэтому не слыхал, что вы сказали.

На что тетка буркнула в сторону своих:

— S’il n’a rien entendu, il est sourd, alors![31]

— Напоминаю, что фашисты творили жуткие преступления в концлагерях. Жуткие, — повторил секретарь.

— А вы были в концлагере?

— Нет. Вы же, насколько мне известно, жили в это время во Франции.

Тут тетка с торжеством показывает на своего среднего сына Франсуа:

— А вот он в концлагере побывал!

Судьба Франсуа в самом деле разительный пример того, какую незначительную роль играет в обществе бедняк, стоящий на низшей ступени иерархической лестницы.