«Окопная правда» Вермахта - [61]

Хотя немногие были способны выразить свое отчаяние так же хорошо, как Милерт, суровые испытания войны толкнули многих на грань отчаяния. Рядовой К. П. выразился просто, но вместе с тем зловеще: «Я забыл, что значит смеяться». А другой солдат, попавший в ловушку под Сталинградом, печально заметил: «Последние несколько ночей я так много плакал, что уже и самому стало невыносимо». Больше всего тревоги вызывало то, что те, кто, по выражению Гельмута Пабста, издавал «крики проклятых душ» в мире ужаса и смерти, с трудом могли найти внутреннее утешение. Причину этого назвал Ансгар Больвег: «Мир разрушения больше не ограничивался фронтом, но распространился… даже внутрь нас. Где найти тот мир, в котором демоны больше не смогут нас найти?» У многих, кто уже «внутренне распрощался со всем», кто сидел «в темном пламени ада», душа была совершенно разрушена. Как писал Зигфрид Ремер, «они лежали в саркофаге, но были еще живы». Другой солдат пришел к выводу: «Россия — это холодный железный гроб».

Все они боролись с этим первобытным страхом, сражались, как писал Майнхарт фон Гуттенберг, с «водоворотом эмоций, чувств, знаний, который стремился нарушить психологическое равновесие и который необходимо было укротить». Вилли Томас также подчеркивал нервное напряжение, обусловленное страхом, когда писал: «Психологическая нагрузка давит тяжелее, чем бремя почти сверхчеловеческих физических усилий». Он признавал только одно: «Какую-то часть меня не могли изменить ни ужасы, ни страдания». В похожих тонах Гарри Милерт говорил о «невероятной психологической силе, которой должен обладать каждый солдат, поскольку физическая нагрузка — это лишь малая часть общего напряжения». Курт Ройбер отмечал: «Страдает все: и тело, и душа. Мне необходимо использовать какие-то психологические и физические резервы». Гаральд Флигауф назвал это «испытанием на выносливость».

Многих солдат это внутреннее противоречие выматывало до предела. По словам Зигфрида Ремера, хуже всего была «не смерть, таящаяся повсюду, не усталость и упадок духа, сопровождающие тебя, а стояние на пороге холодной, темной вечности каждый день, каждый час, чтобы найти ту границу, в пределах которой твои желания и любовь имеют смысл, начало и конец». Несомненно, попытка перебороть свое внутреннее «я» давалась дорогой ценой, поскольку, как отмечал Гаральд Хенри, она требовала «невероятных усилий, иногда доходивших до героизма». «Пока еще не придумано имя тому, что проносится сейчас над нами, происходит с нами, — размышлял Макс Аретин-Эггерт в своем последнем письме. — Мы с трудом бредем через водоворот, вызвать который к жизни способна лишь нечеловеческая сила». Сила, быть может, и была нечеловеческой, но последствия ее воздействия сказывались на людях: «Я вижу нервные срывы множества простых людей, которым не хватило психологической силы стоического самосознания, — писал Гарри Милерт. — Эти часы очень опасны и для них самих, и для их товарищей». Вольфганг Деринг отмечал: «Некоторые прячутся в животном ужасе». Обер-ефрейтор Штайнер, герой романа Вилли Хайнриха «Железный крест», говорил более прозаично: «Мы все — несчастные вшивые засранцы… Мы все перепуганы до смерти, все без исключения». Гаральд Хенри высказался с пугающей прямотой: «Я совершенно сломлен».

К страху невозможно было привыкнуть. Непрерывный страх перед смертью или увечьем доводил многих до грани нервного срыва. «Наш ужас достиг грандиозных масштабов, — писал Ги Сайер, проведший три мучительных года на Восточном фронте, о советской танковой атаке в феврале 1945 года. — По ногам струилась моча. Наш страх был так велик, что мы позабыли и думать о том, чтобы сдерживаться». Один солдат в августе 1944 года писал: «Раньше я не знал, что такое настоящее беспокойство, но несколько дней назад наша рота двигалась по ржаному полю, и русские набросились на нас со всех сторон. С тех пор я трясусь всем телом, как только слышу приближение русских. Это было ужасно. Дошло до того, что я хотел остаться лежать на брюхе, чтобы они взяли меня в плен». Возвращаясь из отпуска на Восточный фронт, Клаус Лешер испытал «очень символичное ощущение», когда его рота в лунном сиянии переходила с одного берега на другой, «от радости дней, проведенных в отпуске, к неизвестности и опасностям будущего». Потом он тревожно добавил: «Кому из нас доведется пересечь этот мост в обратном направлении? И как?» Предчувствия Лешера сбылись: через две недели, в день рождения своей матери, он погиб.

В письме к жене в апреле 1943 года Гарри Милерт пытался объяснить силу и сложность своего страха: «Ты часто восхищаешься моей силой, но ты, наверное, не знаешь всего, чему я позволяю накопиться, вырваться и захлестнуть меня в печальные ночи, вроде этой, когда ревущий шторм пронесся над чернильно-черными высотами, когда он выманил меня к русским позициям, потому что там грозит настоящая опасность, там жизнь и смерть разделяет лишь тонкая черта. Ты не можешь знать, как тогда стонало и плакало мое сердце… Нелегко жить так, как живу я». Даже такой ветеран, как Штайнер, персонаж Хайнриха, мог поддаться вездесущему ужасу.