«Окопная правда» Вермахта - [37]

Другим способом сплочения людей на фронте были постоянные боевые действия, практически неизбежные атаки и контратаки, которыми славился вермахт. Нет ничего более деморализующего для солдата, чем сидеть неподвижно перед лицом опасности, с чувством беспомощности, затаившимся в глубине души. «Утром противник начал обстреливать нас из минометов, — отмечал в своем дневнике Вильгельм Прюллер, — и мы понесли кое-какие потери. Однако чем пассивнее мы на это реагируем, тем тяжелее наши потери… В таком положении есть только один выход — атаковать». Так появилась идея «бегства вперед», позволявшая использовать стремление солдата в условиях стресса предпринять какие-то действия, чтобы выйти из сложившегося положения. «Есть только одно правило, — восклицал Франц-Райнер Хокке в июле 1944 года. — Всегда идти вперед и никогда — назад! Кто пытается сбежать от бомб и снарядов, бежит навстречу собственной смерти». Один солдат утверждал, что «постоянные бои — пожалуй, лучшее, что есть в солдатской жизни». Другой наслаждался «спешными бросками вперед»: «Такая война радует». Даже отступление могло принести странное чувство спокойствия и удовлетворения. «Обратный путь дал интересный опыт, — писал один солдат в августе 1943 года. — Такая подвижная война куда веселее войны позиционной. Жаль только, что движемся мы назад, а не вперед». Солдаты, отправлявшиеся в советский плен, частенько шутили: «Выше головы, друзья! Мы снова наступаем!»

Будь то наступление или отступление, почта была для многих солдат единственной надеждой, помогавшей им выживать под постоянным давлением угрозы смерти, напоминавшей, что они еще живы, и убеждающей в том, что существует еще мир, не разрушенный боевыми действиями. «Если почта не пришла, считай, день прошел впустую, — жаловался Гарри Милерт в январе 1943 года. — Всего несколько строчек способны бросить на эти пустынные места бодрящий розовый отсвет… До сих пор вспоминаю октябрь и ноябрь 1941 года, когда мы могли не получать писем неделями, и думаю: как мы это выдержали?» Позднее Милерт писал жене: «Ты представить себе не можешь, какую радость я сегодня испытал: вчера вечером мы отходили через поле боя, усеянное изрешеченными лошадьми и русскими, трупами лошадей, коров и людей, раздавленных танковыми колоннами… Мы вошли в деревню, и в отведенной для нас комнате на столе лежала целая стопка писем для меня!» Как ни удивительно, но даже при предельном напряжении жестоких боев конца осени 1941 года рядовой Г. М. утверждал, что отсутствие почты «беспокоило больше всего».

Читая письма, солдаты стремились сохранить в себе ощущение другой жизни, в которой не властвовали смерть и разрушение. «Твое письмо вырвало меня из тяжелого безразличия, в которое нас так легко втягивают близость войны и отсутствие связи с домом и соседями, — писал Милерт, — и ко мне снова возвращается радость жизни». Прогуливаясь солнечным днем по березовой роще вместе с товарищами, Фридрих Групе отмечал: «Вокруг разбросаны трупы лошадей, разбитая техника, тела убитых красноармейцев». Неудивительно, что для Групе письма были «приветом из мира, которого больше не существует» или, как он с грустью писал в своем дневнике: «Некоторые солдаты еще передают приветы домой. Что им писать? «Со мной все в порядке»… Но что будет со мной завтра?» В конце концов, на фронте есть только «покойники и будущие покойники». Боязнь умереть до того, как закончится война, заражала и других людей. Тем не менее подавляющее большинство солдат согласилось бы с Мартином Пеппелем, который записал в своем дневнике в январе 1942 года: «Снова доставили почту, и общей радости нет конца». В глазах Пеппеля, как и в глазах других солдат, почта обладала неким мистическим свойством. «Почта из дома — волшебное слово, мечта, воплощаемая в реальность письмами… Естественно, все тут же набрасываются на почту, а дела… ну, они могут подождать и до утра». В конце концов, почта, пусть и ненадолго, служила «частичкой дома в этой жалкой жизни».

Однако по мере того, как война затягивалась, даже письма из дома перестали ободрять. Пеппель писал в своем дневнике: «Жена написала мне: «Сегодня мы все очень устали — пришлось пережить ужасную бомбардировку. Постоянно слышать вой этих штуковин, ожидать смерти в любой момент, сидя в полной темноте в подвале… Ничего не осталось… Неужели все будет разрушено?» Нет. Здесь, на фронте, мы тоже не должны об этом думать… Мы понимали чувства людей, оставшихся дома, страдали вместе с ними и боялись за своих близких, которым приходилось выносить ковровые бомбардировки».

Бомбардировки Германии с воздуха, которыми занимались Союзники, стали дополнительной проблемой для солдат, ведших почти безнадежную ежедневную борьбу за выживание. Причину этого отмечали многие из них. Чувство собственного бессилия предотвратить разрушение немецких городов переполняло их письма, потому что теперь они беспокоились, как, например, Проспер Шюккинг, об «ужасных авианалетах. Парень, вернувшийся из отпуска, говорит, что Ганновер разрушен на 91 процент, Херренхаузен тоже уничтожен. Позор!» «Как замечательно снова поспать на кровати!» — восклицал Мартин Линднер во время своего последнего отпуска. «Только люди сильно изменились, — размышлял он. — Их гложет сильнейшее беспокойство, словно они все несутся полным ходом к катастрофе, как поезд к обрыву».