«Окопная правда» Вермахта - [32]

28 апреля мы лежали в ямках в песке, когда нас окружили конные красноармейцы и взяли в плен. Я не знаю, были ли это монголы, но у них были такие узкие глаза. Я сразу поднял руки достаточно высоко, как знак, что я сдаюсь. Мне было страшно, потому что я был Ваффен СС, про которых говорили, что они все преступники. Мы такими не были. Нас заставили. Мне никаких обвинений не предъявляли, и на меня никто никаких показаний не давал. Я пять лет был в русском плену, и моя нога никогда не ступала на русскую землю, кроме как в качестве woennoplennyi.

Мы думали, что русские нас поставят к стенке и отдадут приказ расстрельной команде, так, как мы делали с русскими. К счастью, этого не произошло. Когда я увидел русских, я был удивлен. Как русские дошли от Волги до Берлина на таких примитивных машинах? Когда я увидел их оружие и лошадей, я подумал, что этого не может быть. Технически совершенные немецкие танки и артиллерия очень, очень сильно уступала русской технике. Знаете почему? У нас все должно быть точным. А снег и грязь точности не помогают. Русский «Калашников», например, который у нас в ГДР был в боевых группах, был примитивный, но он работал. Когда я попал в плен, у меня был «штурмгевер», современное оружие, но он отказал после трех выстрелов – попал песок.

Что такое «боевая группа»? В Грюнефельде, во Франкфурте-на-Одере, когда меня передавали, я подписал бумагу, что я никогда больше не возьму в руки оружие.

В ГДР во время холодной войны создавали так называемые боевые группы, это что-то вроде гражданской армии, резервистов. Они были одеты в униформу, вооружены «Калашниковыми». На каждом народном предприятии, на котором я работал, ко мне приходил руководитель и говорил, что я должен быть в боевой группе. Я говорил, что я не буду в боевой группе, потому что подписал обязательство никогда больше не брать в руки оружие. Тогда они мне говорили, что мне не надо брать в руки оружие, я могу копать окопы. Так что у меня была возможность изучить автомат Калашникова.

– Часы отняли?

– Немедленно. Это и американцы делали. В Союзе военнопленных некоторые из нас были в Бад Кройцнахе, в американском плену, у американцев было по десять часов на руке! Русские в этом не были исключением, я бы даже сказал, что американцы были гораздо хуже.

Начался плен. Сначала мы были на Шпрее, на большом лугу. Там русскими было собрано примерно три тысячи пленных. Потом мы маршировали пешком по линии старой железной дороги до Франкфурта-на-Одере. Во Франкфурте-на-Одере нас разместили в большой казарме, которую до того занимали русские, и мы там ждали, что с нами будут делать. Там было огромное количество пленных. Однажды нас построили, и русская переводчица, которая очень хорошо говорила по-немецки, я думаю, что она была еврейка, спрашивала нас о профессии. Я был слесарь по машинам, и меня отметили как специалиста. Из Берлина мы шли пешком до Франкфурта-на-Одере. Оттуда отправили в Познань, в карантинный лагерь. Мы, не знаю, сколько недель, должны были лежать в Познани в карантине, русские боялись эпидемий. Только потом в товарном поезде нас отправили через Польшу и Россию во Владимир.

Когда мы в июле 1945 года приехали в лагерь во Владимир, все теплые места, такие, как портной, сапожник, банщик, повар, уже были заняты «сталинградцами», еще с 1943 года, когда они попали в плен. Не могу сказать, что они были кастой или мафией, но лагерная иерархия была, все места были разделены, мы должны были работать и подчиняться.

Разместили нас в главном лагере Владимирского тракторного завода. Там нас разделили на рабочие бригады. Так как русские мужчины еще не вернулись с фронта, мы работали с русскими девушками и женщинами, строили трактора. Я монтировал моторы с молодыми русскими девушками. Они все были не из Владимира, как они мне рассказывали, их принудительно призвали на работу на пять лет.

– Что вас в России больше всего поразило?

– Веселость и сердечность простых людей. В Германии были русские пленные, им определенно было хуже, чем нам. Гораздо лучше быть немцем в русском плену, чем русским в немецком.

Вы понимаете по-немецки? Нет? Я очень жалею, что тогда, когда я был молодым, я учил русский недостаточно интенсивно. С русскими девушками и женщинами мы говорили не по-немецки. Они называли нас «немцы» или «фрицы», они с нами говорили по-русски. Мы должны были стараться их понимать. Рабочие задания тоже давались на русском языке. Тогда я мог довольно неплохо говорить по-русски, не как школьник, а на бытовые темы. Сейчас я уже не могу.

Вот это я написал моей матери к ее дню рождения 30 октября 1949 года. Открытка пришла вовремя, моя мать очень обрадовалась. Да, это я сам нарисовал…

Это было как в Германии, где все немецкие женщины должны были работать в оружейной промышленности. Лично со мной обращались корректно, я работал вместе с русскими, и я могу назвать это настоящей дружбой. У русских доброе сердце. Я не хочу представлять, что бы было, если бы было наоборот, если бы мы выиграли войну и русские были бы в немецком плену. Нас обеспечивали согласно Женевской конвенции, мы получали 600 грамм хлеба в день, три раза по 200 грамм, три раза в день суп и kascha на обед, 70 грамм сахара. Масло, мясо и колбасу мы не видели. Мы хотели есть, но не голодали. А русские девушки не всегда получали свою норму хлеба на предприятии, поскольку, если они не выполняли норму, их наказывали точно так же, как и нас. Надо сказать, что мне очень повезло, что я всегда был в основном лагере, а не во внешних лагерях, в которых военнопленные работали в каменоломнях, на добыче торфа, строительстве дорог или лесоповале.