«Окопная правда» Вермахта - [18]

– Была ли разница в подготовке у пополнения, которое приходило в начале и в конце войны?

– Старые зайцы, которые воевали с самого начала, всегда знали, как себя защитить и как себя вести. Когда приходило пополнение молодых товарищей, они должны были быть очень осторожны, но их все равно иногда убивали. Подготовка у них была, опыта не хватало.

– Отношение к войне у пополнения, которое приходило во второй половине войны?

– Когда они приходили, им нельзя было залезть в голову. Но я могу представить, что они дома каждый день слышали и видели, что каждый день так много товарищей из их района или города пали или были ранены. С криками «ура!» они не приходили, это точно. Но что касается подготовки, в целом она была одинакова.

– Какой был средний возраст у вас в роте?

– Сначала были еще старые товарищи, которые воевали во Франции и Югославии, им было под 30, мне было 19, и я считался молодым. Чем позже, тем моложе становились проходившие на фронт товарищи. Известно, что 15-летних призывали.

– Вы деньги получали?

– Да, но я их никогда не видел. Я после войны даже думал, куда делись эти деньги. Насколько я знаю, деньги приходили мне на счет на родине. Война кончилась, деньги исчезли, я их никогда не видел.

– Когда вы поняли, что война проиграна?

– «Поняли» – это не то слово. Мы это почувствовали, пережили, что война проиграна. В течение войны, когда мы отступали, отступали и отступали. Мы видели все эти разрушения, и я очень надеялся, что все это переживу.

– Русские ветераны говорят, что начиная с 1943 года немцы стали не те, стали другими. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Я могу сказать, почему я лично продолжал воевать, хотя я знал, чувствовал, что война проиграна. У нас не было боеприпасов, а у русских были сотни орудий, но мы сражались дальше, мы держались потому, что знали, что в Германии сотни тысяч беженцев, и мы не хотели большевизма и не хотели попасть в руки русских солдат. Это была главная причина, почему мы воевали до конца. Нам было известно, что многие русские насиловали женщин. Мы были на опушке леса возле Тропау, 200 метров от первых домов, женщины кричали и кричали. Мы знали, что туда вошли русские танки, и там многое происходит.

– Когда вы поняли, что война закончилась, что-то в вашем поведении изменилось?

– Да, в момент, когда война для меня закончилась, у меня внутри что-то развязалось, это было уже в первые часы или дни в плену. Внутри я был рад, я бы даже сказал, счастлив, что больше не стреляют, что больше не надо бояться, что больше не надо зарываться в землю. Я в тот момент даже не думал, что я в плену, сам факт того, что война закончилась, был внутренним освобождением.

– Когда вы поняли, что война проиграна, что-то в вашем поведении изменилось?

– Надежда у всех была. Чувство, внутренняя просьба, чтобы сейчас, когда война заканчивается, ничего больше со мной не случилось, определенно было у многих. Многие пытались в момент капитуляции оказаться на родине, в границах Германии, но это было невозможно, потому что русские уже почти все окружили.

– Чего вы боялись больше всего – погибнуть, быть раненым или попасть в плен?

– Когда мы отступали, когда все время были очень тяжелые бои, когда в любой момент тебя могли ранить или убить, времени об этом думать не было.

– А когда вы наступали?

– Были ситуации, когда было страшно, во время сильного артиллерийского или минометного огня. Тогда всем страшно, а если кто-то говорит, что не страшно, то там что-то не так.

– Какие вы получили награды за войну?

– Да, я получил несколько. Я три раза был легко ранен – получил знак за ранения. За окружение Умань– Винница ЕК2, Железный крест второго класса. За зимнюю кампанию на Миусе «мороженое мясо». Потом я получил пехотную атаку. Потом знак «ближний бой», на Кавказе в лесу был ближний бой, на расстоянии нескольких метров мы столкнулись с русскими. Этот знак давали, как говорят, «если ты видел белок в глазах врага». В марте 1945-го, прямо перед концом войны, я получил Железный крест первого класса за разведку. Я уточнил нахождение немецких позиций, и мы смогли соединиться. Во время этой разведки меня обстреляли. У меня карманы брюк были забиты боеприпасами. Боеприпасов не хватало, и, когда они были, мы ими забивали все, что можно. У меня боеприпасы были в нагрудных карманах и в карманах брюк. Пуля попала в карман брюк, набитый патронами. Патроны разлетелись, а у меня было только три или четыре осколка в ноге, которые я сразу вытащил. Это уже была моя вторая разведка, и мне дали ЕК1.

– Как вы хоронили убитых?

– Очень по-разному. Если было большое сражение, то могло случиться так, что мы не могли всех похоронить. Когда мы наступали, мы видели очень много непохороненных русских. Иногда, на Кавказе, мы хоронили в могилах глубиной 40 сантиметров, потому что там были скалы. На Украине было по-другому, там была хорошая, глубокая земля, там мы копали могилы больше метра глубиной. Но так, как сейчас в Германии, когда могилы обычно 2 метра, мы не хоронили, времени никогда не было. Обычно ставили крест, сначала еще ставили стальную каску погибшего и цветы. Потом, на Кавказе, когда мы отступали, мы не делали холм над могилой, потому что мы узнали, что русские часто раскапывают могилы в поиске обручальных колец и всего такого. Мы со своих павших все ценные вещи снимали.