Окончательное решение - [4]
Мистер Шейн посмотрел на мальчика, который в свою очередь посмотрел на суп, опустив самый кончик ложки в густое бледно-зеленое пюре. Как удалось заметить Паркинсу — а он был внимательный и вдумчивый наблюдатель, — мальчик ел с удовольствием только конфеты и пудинги.
— Лагерь, да? — сказал Шейн и чуть покачал головой. — Гнусное дело. Туго пришлось евреям — такое им выпало.
Вопрос о том, выплюнет или нет мальчик суп, который набрал в рот, казалось, интересовал его гораздо больше, нежели интернирование евреев. Мальчик нахмурился, и его густые брови соединились. Но суп остался во рту, и мистер Шейн наконец занялся поглощением собственной порции. Интересно, подумал Паркинс, перестанет ли он теперь говорить на эту скучную и неприятную тему.
— Уж точно не место для ребенка, — продолжал Шейн. — Такой лагерь. Да, думаю… — Он отложил ложку и перевел взгляд вверх так быстро, что мистер Паркинс удивился, — там, в углу комнаты, на верхушке тяжелого железного шеста, на исцарапанной деревянной перекладине, под которую были подложены страницы вчерашнего «Экспресса», на Шейна с критическим видом поглядывал Бруно, — и не для попугая.
Вот оно, подумал мистер Паркинс.
— Значит, вы считаете, что жалкая каменная сараюга в скучнейшем углу Суссекса — подходящее место для африканской птицы, — проговорил Реджи Пэникер.
Мистер Шейн прищурился.
— Пожалуйста, простите моего сына за грубость, — со вздохом сказал мистер Пэникер, отложив ложку, хотя его тарелка была еще наполовину полной. Если и было то несчастное время, когда он укорял или бранил своего единственного сына за безобразное поведение, то оно миновало еще до появления мистера Паркинса в доме викария. — Мы все полюбили маленького Лайнуса и его птицу. Знаете, Бруно — удивительный попугай. Как видите, он умеет читать стихи. Петь песни. Он великолепно подражает, и уже несколько раз заставил вздрогнуть жену, изобразив мою, возможно, чересчур яростную манеру чихать.
— В самом деле? — сказал мистер Шейн. — Ну, мистер Пэникер, думаю, вы не станете возражать, если я скажу, что среди ваших роз и в компании паренька с попугаем я, кажется, обосновался в очень интересном месте.
Шейн наблюдал за птицей, склонив набок голову, имитируя, несомненно бессознательно, тот угол зрения, под которым Бруно предпочитал взирать на мир.
— Поет, да?
— Именно. В основном на немецком, но время от времени можно услышать отрывки из Гилберта и Салливана. Много отрывков из «Иоланты», насколько я могу судить. Первое время очень впечатляет.
— Но это все механическое запоминание, попугайство, так сказать? — Мистер Шейн улыбнулся, словно давая понять — неискренне, подумалось мистеру Паркинсу, — что его каламбур не самый удачный. — Или он способен по-настоящему мыслить, как вам кажется? Однажды, когда я был маленьким, я видел свинью, которая на публике извлекала квадратный корень из трехзначных цифр.
С этими словами его взгляд впервые скользнул по Паркинсу. И это, подтвердив сомнения последнего по поводу нового постояльца, вызвало у него чувство тревоги. Как знали все в округе, Паркинс не имел никакого отношения к цифрам или номерам, кроме тех, что обозначали даты, связанные с церковью, поперечный неф и колокольня которой относились к саксонскому периоду и неоправданно игнорировались учеными. Подозрение, что мистера Шейна послали Определенные Лица наблюдать в первую очередь за Бруно, окончательно подтвердилось.
— Цифры, — сказал мистер Пэникер. — Как ни странно, Бруно их, кажется, очень любит, не так ли, мистер Паркинс? Постоянно бормочет длинные ряды, прямо-таки списки чисел. Естественно, на немецком. Хотя не могу сказать, чтобы он их как-нибудь использовал. Не замечал.
— Не замечал? Он не дает мне спать, — вставил Реджи. — Вот вам и использование. Меня это здорово впечатляет.
В этот момент в столовую вновь, величаво ступая, вошла миссис Пэникер, неся бледно-зеленое блюдо с рыбой. По причинам, которые никогда не были высказаны вслух мистеру Паркинсу, но которые, как он подозревал, были тесно связаны с ее никак иначе не проявляющимися чувствами к мужу и сыну, она не имела привычки обедать за общим столом. Она убрала тарелки, и мистер Паркинс пробормотал слова благодарности. Была какая-то отчаянная смелость в кулинарных успехах хозяйки, подобная вибрирующим звукам волынки, доносящимся из крепости, осажденной со всех сторон дервишами и неверными утром того дня, в который ей суждено наконец пасть.
— Великолепный суп! — рявкнул мистер Шейн. — Наша благодарность повару!
Миссис Пэникер густо покраснела, и на ее лице на мгновение появилась улыбка, какой Паркинс никогда раньше не видел, губы выпятились и чуть-чуть растянулись.
Мистер Пэникер тоже заметил эту улыбку и нахмурился.
— В самом деле, — сказал он.
— Фу! — сморщился младший Пэникер, отмахиваясь от пара, поднимавшегося от блюда с камбалой, которая сохранила в виде украшения, хоть и не съедобные голову и хвост. — Рыбке каюк, мамаша. От нее несет, как со дна брайтонского пирса.
