Окончательное решение - [29]

Попугай лежал совершенно неподвижно, парализованный темнотой и светом, промелькнувшим в мозгу. Когда раздался стук в дверь, он попытался запеть, но обнаружил, что не может шевелить языком.

— Мистер Кэлб, — послышался голос миссис Данн. — Пришли из полиции. Хотят с вами поговорить.

— Да, хорошо.

Звук льющейся из крана воды, стук о чашку кисточки для бритья. Потом лязг дверного замка.

— Мистер Мартин Кэлб?

— Совершенно верно. Что-то случилось?

Последовал краткий, приглушенный обмен человеческими песнями, на который Бруно не обратил большого внимания. Он совсем потерял ориентацию, последствия проявленной человеком жестокости не проходили, отдаваясь звоном в черепе. Это мешало ему, казалось, что требуется ответ, — что жестокость взывает к отмщению — и все-таки насилие было так же чуждо Бруно, как и сама тишина.

— Так вы понятия не имеете, что могло случиться с попугаем мальчика? — услышал он голос одного из неизвестных.

— Боюсь, что нет. Какая непоправимая утрата.

Дышать становилось все труднее — в мешке было очень мало воздуха. Настал момент, когда Бруно почувствовал, что может просто перестать дышать, отказаться от борьбы, позволить всем своим печальным скитаниям и жестокому плену прийти к тихому, мрачному концу. В конце концов он не дал себе умереть только благодаря неожиданно возникшей надежде, совершенно чуждой его природе и темпераменту, надежда, что ему удастся вцепиться когтями в кожу на шее Кэлба и откусить кусочек этого ненавистного бледного рыла.

— И вы никогда не встречались с мистером Ричардом Шейном?

— Увы, нет.

Хотя человек до упора затянул мешок, холст был довольно тонкий. И Бруно попробовал щелкнуть клювом.

— Не будете ли вы возражать, сэр, если мы осмотрим вашу комнату?

Ткань поддалась, да и жевать ее было не так уж противно.

— В любое другое время, инспектор, я бы не возражал, но вы застали меня в самый неподходящий момент. Боюсь, один мой ребенок тяжело заболел, и я как раз собирался пойти его навестить. Нет, конечно, не родной мой ребенок — вы, наверное, знаете о моей работе в Комитете помощи.

Аккуратно, как это сделал бы герр Вержбицкий своими большими блестящими ножницами, Бруно прогрыз щель в холщовом мешке, затем еще одну щель под прямым углом к первой. Образовавшийся уголок он захватил клювом и резко дернул. Послышался негромкий звук рвущегося материала, и от мешка оторвался большой кусок — ксст-ксссст, — Бруно с удовольствием повторил бы его, но рот был забит холстиной, да и дырка получилась недостаточно широкая. В любом случае, не так-то легко попугаю петь, когда он охвачен мрачными чувствами, как, например, сейчас — переполняющей его яростью.

— Прошу меня извинить, но я должен спросить вас… Вы пришли меня арестовать?

— Нет. Вовсе нет.

Бруно еще раз рванул кусок холста и просунул голову в образовавшуюся дыру. Темнота кругом приобрела иные черты, и он уже мог различить мерцающую щель вокруг дверцы шкафа.

— И меня не… Трудно представить, чтобы я находился под подозрением…

— Ни в коей мере. Но нам бы очень хотелось задать вам несколько вопросов.

— В таком случае я действительно вынужден просить вас меня извинить. Я должен успеть на поезд в Ланкашир, который отходит — ах, боже мой! — через двадцать пять минут. Я сам буду рад приехать побеседовать с вами в Скотланд-Ярд. Сегодня во второй половине дня, в четыре или в половине пятого. Вас устроит?

— Ну что ж, хорошо, — сказал тот, кого называли инспектором, с выражением сожаления и сомнения в голосе. Послышалось шарканье ног — люди повернули к двери.

Бруно бился с мешком, хлопая крыльями и царапаясь, чтобы полностью высвободить тело. Крыло ударилось о холодную ручку жердочки, и Бруно, нащупав ее, крепко ухватился когтями за металл. Используя ручку в качестве точки опоры, он кинулся на дверцу, собираясь, как только она откроется, вцепиться в горло человеку и добраться до красного мяса.

На этот раз вспышки в мозгу не было. Только тело ударилось о дверь, лишив легкие воздуха, как будто его шлепнули огромной деревянной рукой. Он лежал на дне шкафа, поверженный, дрожа и глотая воздух. Бруно открыл рот, чтобы спеть о своем бессилии, злобе и ненависти к человеку, забравшему его от Лайнуса Штейнмана. Но его парализованное горло не могло издать ни звука. Комната по ту сторону хранила глубокое, почти ощущаемое на слух молчание, словно стоявшие там существа ждали, что сможет — собравшись с силами — сказать Бруно. За мгновение до того, как потерять сознание, он скорее почувствовал, чем услышал, тихий гортанный клекот, вырвавшийся из собственного горла, и голос инспектора за дверцей:

— Похоже, вы держите в шкафу курицу, мистер Кэлб?

XI

Мальчик без тени улыбки смотрел вперед. На нем была темная, аккуратно отглаженная фланелевая рубашка с застегнутым на пуговицы воротником. Галстук из репса, который он завязал сам, из-за жары болтался свободно. Было похоже, что он ждет, когда пройдет похоронная процессия. Старик стоял у самых ступенек вагона, поместив у себя в ногах накрытую клеенкой проволочную клетку. Поезд медленно тянулся к концу платформы. Слышались унылые, по-коровьи занудные вздохи локомотива. Позади старика стоял инспектор, прочищая горло, словно готовился произнести скромную речь по такому приятному поводу. Трое мужчин — в коридоре томился мистер Пэникер — решили между собой, что честь передать птицу хозяину принадлежит самому старшему. Старик понимал, что, с точки зрения инспектора, это справедливо. Он не только допустил, но и настоял на том, чтобы инспектор Беллоуз был отмечен за задержание и арест Мартина Кэлба, обвинявшегося в убийстве. Что касается причин, по которым викарий отклонил честь вручить мальчику птицу, то его роль в этом приключении, пусть не главная, но весомая, в конце концов, не слишком повлияла на изменение его мировоззрения. Всю дорогу из Лондона он был угрюм и неразговорчив, сидел в вагоне для курящих, роняя пепел на свой скромный мирской костюм. Старик подумал, что он возвращается домой поджав хвост.