Око силы. Первая трилогия. 1920-1921 годы - [49]

«Вот те на!.. Или мне это все снится, чердынь-калуга?» – поразился он. Степа осторожно вернулся на место и присел у ствола. Он попытался ощупать себя и даже ущипнуть, но понял, что не ощущает боли.

– Видать, сплю! – пробормотал Косухин, но эта мысль ничуть не успокоила.

И вдруг он почувствовал, что у костра не один. Кто-то был совсем рядом. Почему-то Степа не испугался – даже когда понял, кто навестил его этой ночью.

…У догоревшего костра сидела женщина в коротком полушубке, подпоясанном офицерским ремнем, и в пушистой меховой шапке. Глаза были устремлены на умирающие угли. Косухин хотел поздороваться, но так и не решился, внезапно сообразив, что луна поднялась уже высоко, яркий свет заливал поляну, но ни он, ни его молчаливая гостья, не отбрасывала тени.

«Сплю», – успокоил себя Степа, но понял, что таких снов не бывает. Решившись, Косухин кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание, но женщина в полушубке по-прежнему смотрела, как тускнеет последний уголек.

Наконец, он погас, и гостья медленно подняла голову. Этой ночью она казалась еще красивее, чем в первый раз, когда ее серебристый призрак возник посреди ночной безлюдной улицы.

– Здравствуйте, Степан, – голос прозвучал тихо и ровно, словно доносился откуда-то издалека.

– Здрасьте! – пробормотал Степа. – Вы… Ксения Арцеулова?

– Мое имя вам назвал Венцлав? – губы женщины чуть дрогнули, глаза недобро прищурились. – Вы все-таки не послушались меня, Косухин! Венцлав губит всех – и тех, кто ему служит тоже…

– Что? – дернулся Степа. – Но… чердынь-калуга, я же сплю! Вы мне снитесь!

Женщина медленно покачала головой, и тут Косухин испугался по-настоящему.

– Вы умираете, Степан. Костер погас слишком рано. Вы замерзаете, скоро холод дойдет до сердца…

Степа хотел возмутиться, но понял: все это – правда. Попытался вздохнуть… тщетно.

– Ну, а вы-то зачем здесь? – выговорил, наконец, он. – Что вам за радость? Полюбопытствовать пришли?

– Я – сестра милосердия, – так же тихо, почти без всякого выражения ответила Ксения. – Вернее, была… – тут она усмехнулась, но одними губами, глаза оставались спокойными и холодными. – Не хочу, чтобы вы погибли. Я не могу помочь каждому, но вам – мне разрешили…

«Кто?» – подумал Степа, но так и не спросил.

– Вы по-прежнему хотите убить Ростислава? – женщина спросила об этом так спокойно, что Косухин даже поразился. Вопрос, несмотря на всю невероятность ситуации, его крепко задел.

– Я чего, убийца, чердынь-калуга? Ваш Ростислав – вражина! Такие, как он, всю Сибирь кровью залили! Видели бы вы…

– Видела… Видела, как белые убивали красных и как красные убивали белых. Когда я была жива, то никак не могла понять, откуда это безумие…

– А теперь – поняли? – зло поинтересовался Косухин.

– Да… Вам это тоже придется понять, Степан. И хорошо, если вы сумеете понять еще здесь, на этой земле. Впрочем, Венцлава вы уже видели…

– А чего – Венцлав? – не особо уверенно возразил Степа. – С ним мы сами разберемся, а ежели надо – и к стенке поставим!

– Его не поставишь к стенке. Вы видели это, Косухин. Его смерть – не здесь…

– Он чего – бес? – брякнул Степа, тут же подумав, что такой вопрос никак не приличествует истинному большевику-атеисту.

– Нет… Когда-то он тоже был человеком. Но не в этом дело, Степан. Вы должны понять, что и почему произошло со всеми нами. Я думала… Надеялась, что это сможет сделать Ростислав. Но он один. Вы должны ему помочь, когда-то вы уже спасли его…

Степа хотел возмутиться, но смолчал. Не объяснять же этой женщине, что революционный долг обязывает его пристрелить ее мужа, как собаку!

– Вот чего, – наконец проговорил он. – Вы, Ксения, меня за зверя не держите. Сидел бы ваш мужа дома… Или шел бы к нам, в рабоче-крестьянскую, был бы он мне сейчас первый друг-товарищ. В общем, чердынь-калуга, не знаю, чего будет дальше, но если не помру, все равно этих беляков достану! Бросят оружие – никого не трону. Сдастся ваш, отведу в Иркутск, а там уж – как решат…

– Он не сдастся, – бесстрастно возразила Ксения. – Я не требую от вас никаких обещаний, Степан. На все воля Божья… А теперь – вставайте! Откройте глаза! Просыпайтесь!

Внезапно стало темно и больно. Косухин застонал, дернулся и с трудом открыл глаза. Боль стала почти невыносимой, но он все-таки встал и с наслаждением вдохнул ледяной колючий воздух. Вокруг была ночь, луна зашла за тучи, и на остывшие угли костра падал легкий невесомый снег.

Во фляге, к счастью, оставалось еще немного спирта. Степа отхлебнул глоток и, сдерживая стон, стал собирать хворост. Надо было досидеть до утра.

Глава 7. Семен-Крест

До Сайхена оставалось три дня пути, когда возчики отказались ехать. Случилось это утром, в небольшом селе, приютившемся как раз между верховьями Китоя и Оки. Арцеулов вскипел и схватился за револьвер, но Лебедев удержал его, попытавшись объясниться. Дело оказалось все в тех же волках, о которых путешественники уже успели наслышаться. Но на этот раз это были уже не слухи – за последнюю неделю в селе погибли двое, причем однажды волки налетели средь бела дня. Старший возчик заявил, что волки «не простые», и ехать дальше не просто опасно, а грех. Профессор Семирадский не утерпел и вступил с бородачом в научную дискуссию, после чего стало ясно, что волки эти – особые, «февральские». Профессор восхитился такой фольклорной глубиной, а Арцеулову почему-то вспомнились красноглазые серые твари, которые стерегли его, начиная с Нижнеудинска. Полковник, однако, прервал дискуссию, решив, что дальше они поедут сами, а лошадей оставят в селе Орлик, последнем перед Сайхеном. Профессор обрадовался, заявив, что соскучился по вожжам, но возчик-бородач хмуро помотал головой, посоветовав не искушать судьбу. Его племянник лишь испуганно моргал и воспринял разрешение вернуться в Иркутск с явным облегчением.