Око силы. Первая трилогия. 1920-1921 годы - [109]

Взгляд капитана упал на спокойное и оттого очень молодое и даже красивое лицо спящего Косухина, и он внезапно подумал, что станет делать потомственный дворянин Степа, если они вырвутся к зеленому морю и уютной каюте. Уговорить его кинуть всю дурь с Коммунией и вместе выращивать шампиньоны? Арцеулов улыбнулся, представив себе буйную реакцию неугомонного фанатика-коммуниста. Нет, Степа поедет обратно делать мировую революцию, чтобы упасть где-нибудь под пулями или – если видение не лгало – в неведомом застенке под ударами прикладов.

Ростиславу стало стыдно. Он вдруг понял, в чем причина их поражения. Она была перед ним – краснопузый Степа, отважный командир рабоче-крестьянской красной армии. Арцеулов прикинул, что будет, если такого посадить за парту да как следует подучить – и тут же вспомнил полковника Лебедева. С такими бойцами красные пойдут от победы к победе, в небо взлетит новый «Мономах», но уже советский и, кто знает, не сбудется ли безумный бред о всемирной Совдепии? Что же он, ветеран Германской и «первопоходчик», может сделать, чтобы этого не случилось? И Арцеулов невольно вздрогнул от беспощадной логики ответа – умереть. Вернуться в Россию, найти тех, последних, кто еще сражается – и воевать до конца. Парижа не будет, не будет ничего – но он сделает все, что сможет. Его нынешняя одиссея – не эпилог, а только передышка…

Ростислав подумал, что если следовать логике до конца, он должен, выбравшись из этих ледяных гор, позаботиться о том, чтобы большевистский фанатик не добрался до своих. Такой Степа мог стоить целой роты и…

…И – ничего. Арцеулов обозвал себя Степиным словечком «интеллигент» и даже обрадовался. Там, у Семен-Креста, он мог просто задушить Косухина – голыми руками. Но теперь его рука уже никогда не поднимется на брата полковника Лебедева, на красного командира, когда-то не пожалевшего воды для умирающего беляка…

– …Ты чего меня не разбудил? – Степа протирал заспанные глаза, приподнимаясь со своего спартанского ложа. – Мы ж договаривались по два часа дежурить?

Арцеулов взглянул на часы – Косухин был точен, он спал два часа и три минуты.

– Мне сон был, – возвестил Степа, надевая шинель. – Только я забыл. Помню лишь, проснуться мне велели…

– Вам бы, Степан, разводящим в карауле быть, – усмехнулся капитан. – Ладно, если чего – будите…

– Если чего, – вздохнул Косухин, усаживаясь на пригретое место. – Оружия, чердынь-калуга, все равно нет. Хоть бы дубину какую!..

…Арцеулов, укрытый теплым полушубком, заснул почти сразу, а Степа, запахнув шинель, закурил, поглядывая то на гаснущие угли, то на унылый вид, открывающийся из пещеры. Он не сказал всей правды. Сон он действительно забыл, зато слова, сказанные перед самым пробуждением запомнил хорошо, как и голос – сильный, хотя и негромкий:

– Ты хотел говорить со мной, Степан? Просыпайся и жди…

Конечно, во сне может привидеться всякое, но Косухин, несмотря на твердое убеждение в материальности мира, почему-то был уверен, что приснилось это неспроста. Впрочем, вспомнив читанную когда-то в порядке обязательного самообразования брошюрку, Косухин рассудил, что сон есть продукт деятельности головного, то есть, его собственного, мозга. А значит, этот самый мозг вполне мог предупредить Степу о всяких неожиданностях.

На том он и успокоился. Впрочем, пока все было тихо, горы молчали, а ночной воздух, казалось, слегка звенел. Очаг погас, Степа подкинул несколько поленьев, хотя холода, несмотря на рыбий мех шинели, не чувствовал. Огонь разгорелся, и Косухину стало веселее. Он взглянул на укрывшегося тулупом с головой капитана, озабоченно подумав, что с беляком надо будет что-то делать. Прежде всего Ростислава следовало немедленно отправить в госпиталь, а затем ему, Степе, придется походить по коридорам ЦК, дабы выписать недорезанному белогвардейцу надежную справку об амнистии. После всего этого Арцеулова следовало устроить на работу, дабы гнилой интеллигент не умер с голоду или не направился с револьвером на большую дорогу. Дело предстояло хлопотное, да еще на фоне общих экономических трудностей и проблем Мировой Революции.

«А вдруг его опять воевать потянет?» – подумал было Степа, но тут же решил, что Арцеулов хоть и белый гад, но не дурак и не псих, а значит с него вполне должно хватить суровых уроков классовой борьбы. Защищать белое дело, да еще на третьем году Советской власти, по мнению Косухина, могли лишь люди полные придурки.

…Вдобавок еще и этот Шекар-Гомп, где прячут Наташу. Монастырь, конечно, охраняют. У ворот Степа представлял себе всенепременно пару пулеметов, а то и пушку. На большее фантазии не хватало, но и этого вполне достаточно против двух ножей.

Косухин в который раз подумал о том, как худо без оружия, как вдруг его словно что-то подтолкнуло. Он выглянул наружу и замер – огромный темный силуэт загородил проход, четко видимый на фоне белого снега. Снег же, как показалось Косухину, внезапно стал светиться, словно в ту страшную ночь, когда он замерзал у погасшего костра в междуречье Оки и Китоя. Рука скользнула по рукоятке бесполезного ножа, затем перед глазами вспыхнул невыносимо яркий свет, и Степа невольно зажмурился.