Око Гора - [7]

– Эта вещь постарше любого нэцкэ.

– Больше четырехсот-пятисот лет? – спросил Кавано, очевидно проверяя ее.

Кейт кивнула.

– Я также думаю, что эти две части, образующие застежку, могут оказаться старше остальных, – добавила она, чтобы ему захотелось принести ожерелье еще раз. Клео будет в восторге от такой необычной иконографии. – Вещи из слоновой кости слишком ценны, их обычно не выбрасывают, даже если некоторые бусины потеряются. Возможно, ожерелье передавали из поколения в поколение, и по мере необходимости заменяли потерянные бусины новыми.

– Тогда, думаю, основной вопрос – кто? Или же – когда?

– Оба. – Кейт упомянула о Хнуме. – Но рога у него слегка волнистые и торчат в стороны. А тут на них только намек.

– А что насчет Амона или Амона-Ра? Его тоже изображали в виде барана?

Теперь она не спешила: Максвелл Кавано явно знал о Древнем Египте больше, чем показывал.

– Бараны считались символом мужского плодородия, так что рога всегда были большие, пусть даже прижаты к голове. А эта голова скорее стилизованная. Более абстрактная.

– Я так и думал, но разве это не говорит об обратном – что это не такая древняя вещь?

Подтекст, стоявший за его словами, задел Кейт за живое: это недалекое мнение о том, что древние абстрактные изображения примитивны.

– Нет, под абстрактностью я имею в виду отсутствие деталей, изображение лишь самого основного: вспомните, например, первые фигурки, символизирующие женское плодородие, на которых выделялись только груди и живот, а головки крохотные. – Она вдруг заметила в его глазах искорки веселья. – Просто эта голова не показалась мне стандартно египетской. Это говорит о том, что тут возможно влияние какой-то другой культуры, но я ведь не египтолог. Я уверена, что Клео разберется.

Она вернула гостю ожерелье: бусинки медленно легли ему в ладонь, и получился холмик из слоновой кости. Потом, словно приняв какое-то решение, он резко сжал пальцы.

– А что с головой у нее между ног? Есть версии о том, кто он?

Внезапно Кейт почувствовала себя воздушным шариком, который выпустили в облака. Максвелл Кавано подтвердил ее непрофессиональное мнение о том, что второй череп – мужской.

– Понятия не имеем, – призналась она. – Иногда мертворожденного ребенка клали вместе с матерью, погибшей при родах, иногда тело родственника или слуги помещали в гробницу фараона, хотя обычно – в другую камеру. Дэйв Броверман, директор музея, считает, что череп мог попасть сюда случайно. Он говорит, что в некоторых случаях лишние кости оказывались куриными. Остатки обеда бальзамировщика.

Доктор Кавано задумчиво посмотрел на нее:

– Я вижу, вы с ним не согласны.

– С тем, что одна и та же случайность повторяется снова и снова? Не согласна.

– А вы можете определить, заворачивали ее повторно, как тех фараонов, чьи гробницы и мумии были разграблены, или нет?

– Возможно, вам самому захочется ответить на этот вопрос. – Кейт показала на скамью у окна, где Ташат лежала во всей своей вечной красе.

Доктор Кавано двинулся за Кейт через комнату молча, ничего не сказал он и когда осматривал картонаж, вновь и вновь возвращаясь к маске, закрывающей голову и плечи, – к сияющему лицу, обрамленному прямой челкой и каскадом волос, прямых и черных, как сажа.

Нарисованное лицо Ташат было необычайно живым – живее любого погребального портрета, что Кейт когда-либо видела, даже из того периода, который называли Золотым Веком египетского искусства, когда в моду вошел более естественный стиль. Маска должна была походить на лицо под ней, чтобы блуждающая душа Ташат могла каждую ночь находить свое тело, – и в то же время она была бесконечно пленительной и вселяла в Кейт уверенность, что второй череп оказался на этом месте не случайно.

Тело Ташат было плотно обернуто тканью, внешние слои которой скреплены гипсом и покрыты лаком, чтобы не пропускать влагу, а сверху разрисованы цветными картинками, обрамленными золотыми лентами, имитировавшими льняные бинты, находящиеся под ними – по мнению Кейт, эти рисунки отображали важнейшие события короткой жизни Ташат; надо только понять, как их расшифровать. Клео стояла на том, что это всего лишь вариации стандартных тем религиозного символизма, связанные с загробной жизнью, но Кейт они напоминали призрачные сюжеты Поля Дельво[16], бельгийского сюрреалиста, который изображал, например, обычную улицу, на которой что-то не сочеталось со всем остальным, и это заставляло зрителя рассматривать рисунок еще раз. На картонаже Ташат эту функцию выполняли крошечные фигурки, втиснутые в любое свободное пространство неправильной формы, словно дополнения орнамента. Но их еще можно было читать как пиктограммы, особенно одну – ступенчатый иероглиф, символизирующий богиню Исиду: он повторялся снова и снова, иногда сам по себе, иногда на спине маленькой белой собачки, словно седло на лошади. Правда, египтяне не ездили на лошадях. По крайней мере, тогда.

– Это называется ожерельем Амарны, – сказала Кейт, нарушив тишину и показав на расходящиеся лучами ряды голубых васильков и зеленых листьев. – Одна из причин, по которой мы считаем, что она жила во время или сразу после правления Эхнатона, фараона, объявившего вне закона всех богов кроме Атона