Окно в другое измерение - [3]

— Анну не видели?

Анну никто не видел. Дети её где–то здесь.

Анна мне не понравилась. Выражением лица. Сперва я приняла его за скуку и равнодушие. Только потом нашла верное слово: безнадёжность.

Вся она была какая–то убитая. Безразлично смотрела на меня. Безразлично отвечала на вопросы. В классе сломанные парты. Голые стены. Ни одного цветка.

Меня возмущало, что Анна прямо посреди урока присаживается на парту и напевает. Как она может называть Сашку дураком? И не использует табличек. И работает кое–как! И на всё–то ей наплевать! На класс, на детей, на методику преподавания, на развитие слухового восприятия.

Я сказала:

— Анна — плохой учитель. Я не буду такой, как она.

Три Анниных выражения:

«Дурдом–санаторий “Солнышко”» (это про класс).

«Меньше слов — больше дела» — про мои конспекты уроков.

И — «Урок должен быть как песня».

Постепенно я её поняла. Это был отчаявшийся человек. Человек, опустивший руки.

— Понимаешь, — объясняла она мне, — дали мне класс. Они были совсем никакие. И вот за год я их вытянула до такого уровня, что с ними стало можно работать. Тогда у меня их забрали и дали новых. Те вообще ничего не умели. За месяц я их кое–как привела в чувство. Тогда мне дали Настю с Рустамом. И у меня опустились руки. Если я работаю с классом, я бросаю этих. Работаю с этими — бросаю класс. Раньше я шла в школу как на праздник. Теперь я иду в школу как на каторгу.

Надо сказать, что, даже если исключить Рустама и Настю, Аннин класс — худшие из худших. Тяжелые из самых тяжелых. На нас приходили смотреть.

Анна срывалась, кричала на детей, хватала Рустама за шкирку и кидала под учительский стол.

Но было что–то…

Как Анна подозвала меня к себе во время урока:

— Встань сюда. А теперь посмотри на их глаза. Видишь? С этого момента можешь им ничего не объяснять. Уплыли…

Как она объясняла мне построение уроков. Всегда хвалила. Если я работала плохо, говорила:

«У нас с тобой не получилось», а если мне что–то удавалось — «У тебя получилось».

Как рассказывала про свой прошлый класс. Какие они были умные, всё ловили на лету. Всё, что только можно, они делали с тем, счастливым классом.

Как к ней приходили «речевики», а попросту трудные подростки, слышащие, вечная проблема директора — воры, беспризорники и двоечники, переведённые в школу из массовой под давлением РОНО. Почему–то к Анне они испытывали доверие. Знали, какая она.

— Анна Дмитриевна, можно?

— А вы что не на географии?

— А ну её. Она истеричка какая–то.

Анна усмехалась, потом, опомнившись, вздыхала:

— Вот я не могу понять: как ты можешь называть истеричкой человека, который хочет дать тебе знания? И вообще, валите отсюда! У меня открытый урок. Не мешайте Маше. Ей и так тяжело. Машуля, гони их в шею.

Еще к Анне приходили слабослышащие двенадцатиклассники, мои ровесники. Я их очень боялась и утыкалась в книгу. Они на меня косо посматривали и что–то обсуждали жестами. А Анну любили. И она их.

— Оболтусы! Маша, ты хоть что–то понимаешь из того, что они говорят? Я чувствовала её бесконечную усталость, но только потом узнала, что Анна работает без выходных с 8 утра до 11 вечера на двух тяжелых работах.

— Я тоже раньше думала, что всем помогу и весь мир переверну… Если ты хоть одного вытянешь — значит, не зря живёшь. И тебе за одно это можно памятник поставить.

«Памятник поставить» — ещё одно любимое Аннино выражение.

Она любит детей и свою работу.

Работу, про которую у нас говорят: «С умственно отсталыми — никогда. Хочется получать хоть какую–то отдачу».

В конце практики она сказала мне:

— Маша, главное, сохрани любовь к этим детям.

У неё не осталось сил на то, чтобы каждый день переворачивать мир и спорить с Господом Богом о живых душах, которые Он ей должен.

Нам с ней было хорошо. Она сказала: «К концу практики я даже улыбаться начала».

Когда ты прикасаешься к страданию, если тебе удаётся подарить отчаявшемуся немного сил, на тебя обрушивается такое сильное и истинное — любовь, наверное. Любовь в неразбавленном виде. Тогда ты понимаешь, что Бог есть. Ради этого я хочу жить.

Мне стыдно перед Анной Дмитриевной за то, что я ушла, а она осталась. И значит, опять перестанет улыбаться. Стыдно за то, что я высыпаюсь, не отчаиваюсь, не выбиваюсь из сил, не несу чужую ношу.

Практика кончилась.

Дорогой Лёва!

Вчера я опять виделась с Антоном. Поговорили мы хорошо.

— Антон, что это?

— Тесто!

— А что мы будем делать?

— Тесто!

— Ну да, это тесто, а что мы будем делать? Ле…

— Летать!

Вчера думала: в каждой группе есть ребёнок, которого называют по фамилии. А необучаемый ребёнок — это ребёнок, которого не обучают, только и всего.

У Бога необучаемых нет.

Привет, Лёва!

Сегодня мы узнали, что Андрюшу отправили в детский дом. Я тебе, кажется, не рассказывала про него.

Чаще всего Андрей говорит слово «казаки». Это означает всё хорошее.

Порисовать — казаки, качели — казаки, мелкие игрушечки из киндер- сюрпризов — тоже казаки.

Он произносит это слово целиком, но как–то коротко, на одном дыхании, поэтому кажется, что это только один слог: кзаки, максимум два.

А первое его слово было «Америка».

Плохой день.

Дорогой Лёва!

Когда я первый раз пришла в Фонд