Окнами на Сретенку - [49]
Но еще до лета произошло одно странное явление, усугубившее мрачное настроение наших первых месяцев на новой квартире. Однажды вечером мы с мамой сидели вдвоем в комнате: я у окна за своим столиком, кажется, делала уроки, а мама — на своей кровати у двери. Она перечитывала бабушкины письма, и я заметила, что она то и дело вытирает слезы. Вдруг мы обе одновременно подняли головы и вопросительно посмотрели друг на друга: у нашей двери послышался какой-то странный звук, будто кто-то часто-часто дергает не совсем плотно привинченную дверную ручку. Звук этот был такой странный, что мы боялись даже взглянуть на дверь. Мы к тому времени уже привыкли к стуку в наружную дверь или окно, усвоили все звуки этой квартиры, но такое было впервые. «Что это?» — шепотом спросила меня мама. Я в ответ только помотала головой. Но потом я первая нашла в себе смелость громко спросить: «Кто там? Войдите!» Звук прекратился минуты на две, потом снова тихо застучало. Нас охватил ужас, мы боялись пошевельнуться. Рядом, за окном, была шумная, людная Сретенка, а мы сидели, объятые странным страхом, и продолжали сидеть, даже когда звуки прекратились. Как радостно мне было, когда наконец послышалось хлопанье входной двери, в передней зажегся свет, и мы узнали папины шаги. Я сорвалась с места и выбежала ему навстречу: «Как хорошо, что ты пришел!» Мама спросила, не он ли нас пытался напугать, но он был в полном недоумении. Мы рассказали папе о странных звуках и весь вечер пытались как-нибудь воспроизвести их, но напрасно. Ручки дверей и нашей, и соседей были крепко привинчены и не шатались, печная дверца в прихожей издавала звук совсем иной, крысы тоже возились разве что на кухне. Мы пробовали греметь посудой и ложками в буфете, пробовали постукивать даже за окном — не послышится ли эхо: все напрасно. Мы так никогда и не выяснили, что это было, и никогда больше не слышали подобных звуков. Одной из нас могло бы почудиться, но сразу обеим? Я потом про себя решила, что, раз мама читала бабушкины письма, то к нам, наверное, приходил бабушкин дух. Или дух совсем недавно умершей соседки. Но вслух высказать такие предположения я боялась.
Из двух запомнившихся мне событий того лета первым была поездка в Звенигород на Иванову ночь с маминым клубом. Я в то время от скуки снова начала вести дневник — вела я его, однако, всего дней десять. От дневника 1933 года он отличался тем, что его я уже писала по-русски. Довольно нескладно, но — без орфографических ошибок.
Вот записи из этого дневника.
22. VI.1934
Я не понимаю, как мы завтра поедем с немецким клубом в Звенигород. Город, который звенит. Сегодня, во всяком случае, от дождя. Если поедем, я возьму листок и карандаш и запишу, а после перепишу сюда.
23. VI.1934
Дождь льет сегодня утром как из ведра. Сейчас 10 часов утра, а на улице и в комнате темно. Сверкают молнии, и гром не перестает. Но, наверное, мы все-таки едем!
Дневник Звенигорода. В Москве у вокзала было очень жарко. Все собрались и сели в поезд. В нашем вагоне едет оркестр, >1/>2 7-го вечера. Туда два часа езды. Я стою у открытого окна, мимо пролетают красивые ландшафты: леса, луга, деревушки. Но солнце спряталось, и дождь забарабанил по окну. Мы закрыли окно — перестало. Я опять наслаждаюсь лесами из различных цветов зелени. За 10 минут до Звенигорода пошел опять сильный дождь. Поезд остановился, и, боже мой, кругом дождь и грязь ужасная. Все собрались с флагами и портретами Тельмана, и мы пошли по дороге, где грязь доходила до костей ног. Наконец мы пришли в самый Звенигород, и, пока говорили речь, я смотрела в небо. Небо было какого-то серого голубого цвета, и были там и облачка, светло-и темно-фиолетовые. Долго смотря в небо, мне показалась там целая картина. Вот будто бежит собака и 20 овечек преследуют ее, а вот даже как будто лицо и тележка какая-то. Мне показалось, что это должно что-то означать, и, взглянув на деревья, кусты и близкий лес, на это небо, я почувствовала, будто есть огромный Защищатель природы. Не людей и зверей, а лесов, деревьев, полян и лугов — особенно деревьев; и мне стало странно и жутко.
Мы пошли дальше, и нас и еще человек 50 повели в белый Дом крестьянина. В зале молочным светом горела лишь одна лампа, и было темно. Мы поужинали в столовой, которая была в минуте ходьбы от нас. Было >1/>2 12-го. Пока мы устраивали на полу лежанки, все ушли смотреть костры. Я уже легла, как вдруг мой Билль решил смотреть этот огонь. Я заплакала, и наконец мне позволили тоже пойти. На пижаму мне накинули пальто, и мы пошли. Главная группа недалеко еще ушла, и мы их догнали. Мы долго шли по направлению к тому месту, где будут костры, мы ходили по ужасной грязи и по лужам, которые в темноте не были видны. Гак мы тащились километра три, и папа решил пойти обратно. Я подняла крик, что хочу идти дальше, я думала, что до цели уже недалеко. Но пришлось идти назад, было уже 2 часа утра, на востоке появлялась заря. Я все время плакала от досады, но вскоре я уснула. Ведь я в жизни еще не видела этого праздника, когда ночью разжигают костры, и прыгают, и пляшут вокруг огня. Очень мне было досадно.
Предлагаем третью книгу, написанную Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств. Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Георгий Георгиевич Демидов (1908–1987) родился в Петербурге. Талантливый и трудолюбивый, он прошел путь от рабочего до физика-теоретика, ученика Ландау. В феврале 1938 года Демидов был арестован, 14 лет провел на Колыме. Позднее он говорил, что еще в лагере поклялся выжить во что бы то ни стало, чтобы описать этот ад. Свое слово он сдержал. В августе 1980 года по всем адресам, где хранились машинописные копии его произведений, прошли обыски, и все рукописи были изъяты. Одновременно сгорел садовый домик, где хранились оригиналы. 19 февраля 1987 года, посмотрев фильм «Покаяние», Георгий Демидов умер.
Книга воспоминаний Ольги Адамовой-Слиозберг (1902–1991) о ее пути по тюрьмам и лагерям — одна из вершин русской мемуаристики XX века. В книгу вошли также ее лагерные стихи и «Рассказы о моей семье».