Окнами на Сретенку - [123]

В то время, когда я с ней познакомилась, она жила в маленькой, сырой и темноватой комнатушке на Новой Басманной. Подружились мы как-то сразу — договорились поехать в одно воскресенье за город «куда глаза глядят». С Северного вокзала доехали до Монина и пошли вдоль железной дороги в обратном направлении. По дороге мы выяснили, что обе любим природу и музыку. Мы о многом переговорили и много промурлыкали мелодий. После этого дружба наша благодаря Таниным настроениям протекала очень бурно и неровно. Таня бывала то весела и ласкова со мной, то могла вдруг ни с того ни с сего обидеться или неожиданно раскричаться на меня. Например, я дала ей на урок одну свою тетрадь с упражнениями, она забыла ее мне вернуть. Через два дня мне эта тетрадь понадобилась, и я спросила, нужна ли она еще ей. В ответ я (и все присутствующие на кафедре) услышала крик, град оскорблений — оказалось, тетрадку она оставила дома. А на следующий день она швырнула мне ее на стол. «Как ты можешь после этого…» — удивлялись все. А я могла. Иногда мы месяцами не разговаривали с Татьяной, будто и не замечали друг друга. Мириться после этого всегда приходила она, ведь она сознавала, что виновата. Мужья, возлюбленные, большинство подруг не выдерживали ее характера и уходили. Я прощала ей целых тридцать семь лет. Все-таки она меня по-своему очень любила. И была интересным человеком.

В самом конце первого года работы мои «бенгалята» подарили мне такой огромный букет пионов, что я могла нести его, только обхватив обеими руками. Я шла с ним, гордая и счастливая, ведь ребята попросили меня взять их и на следующий год. А в метро я услышала, как одна женщина сказала другой: «Какой большой букет девочка несет, наверное, от класса учительнице…»

Лето этого года я провела совсем скучно. Все мои подружки разъехались, а я гуляла с мамой в московских парках. Свою заработную плату (1050 рублей в месяц) я отдавала маме, как это делал в свое время и папа, и о том, чтобы куда-нибудь поехать, не могло быть и речи. Я дождаться не могла, когда же придет сентябрь и снова начнутся занятия в институте.

Майя Петрова, дочь Анны Моисеевны, учившаяся на третьем курсе Института востоковедения, жила теперь совсем рядом с нами, в Сретенском тупике, в общежитии института, и с ней я тоже нередко общалась. У этой красивой девушки жизнь сложилась не очень удачно. За ней ухаживали очень многие, она была весела и мила со всеми, ходила с ними в театры, танцевала и флиртовала с детской беспечностью. Когда же сама всерьез влюбилась в красивого парня, Ромку Ахрамовича (на курс старше нее), то тот так долго пребывал в нерешительности и откладывал серьезное объяснение, что она решила назло ему выйти замуж за другого. Только ради того, чтобы потом, когда Рома наконец объяснился ей в любви, сказать: «Поздно, Ромочка. Я уже обещала стать женой другого». Каких только глупостей люди не делают. Майя долго потом жалела об этом своем решении. «Другим» же, ставшим ее мужем, был Яков Островский, преподаватель нашей кафедры, на 13 лет старше Майи. Он вырос в США в семье дореволюционных эмигрантов, окончил Гарвардский университет и после войны приехал навсегда в Советский Союз, куда еще раньше вернулась его старшая сестра. У нас на кафедре в него были влюблены две молодые женщины, но он с самого начала просил нашу лаборантку, симпатичную Марию Константиновну, намекнуть этим дамам, что он возьмет в жены только кого-нибудь в том же положении, что и он, то есть бесквартирную, чтобы никто не говорил потом, что он «женился на жилплощади». За Майей он ухаживал долго, красиво и романтично, и ей, конечно же, льстило такое внимание со стороны старшего, обожаемого всеми студентами человека. Яша умел преподнести себя, на уроках острил и применял всякие американские методы: во время докладов ребят рисовал на доске цветными мелками «график ответа», выпускал устные газеты, руководил самодеятельностью.

С ним-то Майя и поселилась теперь в общежитии, занимавшем первый, вровень с землей, этаж ветхого двухэтажного домика в глубине тупичка. В темном, закоптевшем от керосинок и примусов коридоре этого клоповника всегда стоял густой, душный запах кислых щей, гуталина и каш и мелькали мрачные тени жильцов — преподавателей института, в основном с кафедр восточных языков. Они интриговали друг против друга и бегали к Майе с Яшей, стоявшим в стороне от их склок, прося разобраться или пытаясь заручиться их поддержкой. Был случай, когда жена одного доцента обвинила другую в том, что та насыпала ей соли в суп. Во время этого страшного скандала сцепились и мужья: один погнался за другим по коридору с топором в руке. Потом знакомые журналисты той и другой стороны написали об этом в две разные газеты фельетоны, один назывался «Ученый склочник», другой «Егоров пишет». Майя очень развлекала нас своими рассказами об общежитии.

Помимо общения с подругами и знакомыми у меня в конце 1946 года появилось новое, чрезвычайно приятное развлечение — семинары профессора Виктора Абрамовича Цуккермана.

Музыка. Семинары

Юля Антонова ходила на лекции «Музыкального университета». Один раз она пригласила и нас с Людой. Лекция в Доме ученых была не совсем обычной по содержанию — не о творчестве того или иного композитора вообще, а о си-бемольной сонате Листа. Все прозвучало для нас ново и неожиданно. Виктор Абрамович, не обладая ораторскими данными, говорил так увлекательно, высказывал такие оригинальные суждения и к тому же играл куда лучше знаменитого пианиста, исполнявшего потом эту сонату, что мы были счастливы, когда услышали объявление, что для желающих профессор Цуккерман будет по воскресеньям проводить семинары. Наконец-то мне представилась возможность стать по-настоящему музыкально образованной, пусть хотя бы только и слушателем. С той поры и до 1952 года я не пропустила почти ни одного семинара. Занятия проводились довольно регулярно, по воскресеньям, в одиннадцать часов утра в зале Чайковского на площади Маяковского. За эти годы мы прослушали подробнейший разбор всех симфоний, сонат и даже опер как русских, так и западных композиторов. Очень приятна была скромная, камерная манера ведения этих семинаров — не лекций для музыкально малообразованной публики, а скорее бесед, высказываний оригинальных мыслей для избранных одновременно с незаурядным исполнением произведений. Постоянных слушателей семинара было человек сорок. Иногда людей собиралось больше или немного меньше, почти все умели играть на инструменте. Стоило это удовольствие всего 5 рублей за занятие. Это был особый, прекрасный мир, и я всю неделю с нетерпением ждала воскресений. Иногда мне — так же как, кажется, всем посетительницам семинаров — казалось, что я влюблена в Виктора Абрамовича. Во всяком случае, я получила от него так много, что до сих пор благодарна ему.