Окклюменция - [2]

Первым делом он рванул в гриффиндорскую гостиную, к Рону и Гермионе, рассказать им всё, вылить на них эти помои, выслушать, что это дурной сон и всё неправда...

Но добежав до комнаты и встретившись глазами с друзьями, Гарри вдруг понял, что не способен вымолвить ни слова. Просто не может открыть рот - от шока ли, от стыда ли... Не может, и всё тут.

Друзья, конечно, накинулись на него со своими «что случилось?!» и «почему ты такой бледный?!», но Гарри наконец вернулся в реальность в достаточной степени, чтобы начать соображать. По-хорошему, их это совершенно не касалось. Это его мать. И это он сам, по собственной наглости, залез в память Снейпа, о чём, кстати, Рон и Гермиона ничего не знали. Снейпа можно сколько угодно ненавидеть, но не трубить же об этом унижении по всей школе. А Рон не сможет о таком молчать. Да и признаваться Гермионе, что он сам, Гарри, настолько бесстыжий болван, тоже не хотелось. Но что делать со всем этим знанием? Как относиться к такой правде? А как относиться к такой неправде?

Всю ночь с пятницы на субботу он не сомкнул глаз. Какое уж там...

В конце концов ближе к утру он принял решение. Не дожидаясь рассвета, он встал, оделся, выбрался из-за портрета и кликнул Добби, которого пропросил свистнуть у Амбридж его метлу. Потом плащ-невидимку и отправился в Годрикову Лощину. К счастью, Гермиона его когда-то научила заклинанию указания пути.

На место он прибыл промозглым позднефевральским вечером. Мокрый снег, смешанный с сельской грязью, забивался в ботинки и между прутьями метлы, которую Гарри от усталости почти волок за собой. Часа через полтора блужданий он, уже в темноте, нашёл нужные развалины. Над калиткой проступила памятная табличка. Гарри прочёл её, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. По ком скорбеть? Кому верить?! Он угрюмо толкнул калитку и пошёл к остаткам дома.

Ему почудилось, что его внимательно рассматривают. Но потом он подумал, что это, вероятно, какие-то охранные чары, не пускающие внутрь чужаков, и расслабился. Уж он-то чужаком не был точно... Хотя... Теперь он, кажется, не был уверен даже в этом.

Весь трепеща, мальчик зажёг на конце палочки бледный шарик света и полез через горелые обломки, смутно различая контуры бывших комнат, пытаясь одновременно представить, как бы эти комнаты выглядели - и как они когда-то выглядели - в жёлтом домашнем освещении; и тут же стараясь отогнать эти мысли. Какой мог быть уют в одном доме с Джеймсом Поттером? Гарри с трудом представлял, чтобы смог сейчас спокойно сидеть за столом с этим человеком. Со своим отцом. О Мерлин.

Гарри использовал чуть ли не все вообще заклинания, какие знал, пока ковырялся в гнилых горелых останках жилища, поднимая брёвна и камни, заглядывая под завалы.... Наконец удача ему улыбнулась: под толстой балкой обнаружилось чудом уцелевшее исполинское бюро, напоминающее своей монументальностью и габаритами церковный орган. Ну что ж. Почему бы не начать отсюда? Гарри пробормотал заклинание, очищающее мебель от снега и копоти, сделал свет поярче и открыл самый крайний ящик.

Ночь пролетела незаметно, даже несмотря на то, что он и предыдущую не спал. Старые письма, открытки, фотокарточки... почерк матери, почерк отца, почерк отца, почерк матери... Сириус. Люпин. Петтигрю.

Время от времени Гарри сам удивлялся, до какой степени не чувствует абсолютно ничего. Как будто его выпотрошили, выхолостили, заставили забыть себя самого. Он был ревизором, он проводил опись чужого имущества, чужой памяти. Страшно. Но, наверное, если бы он чувствовал хоть что-нибудь, он бы и вовсе не смог этого проделать.

В девятом часу утра запахло жареным. Гарри нашёл в самой глубине бюро доисторический фотоальбом. С маггловскими пожелтевшими фотографиями.

Лили. Родители Лили. Лили и Петуния. Лили и... Северус. Однажды увидев Снейпа подростком, Гарри без труда опознал его и в девятилетнем ребёнке. Как зачарованный, Гарри перелистал альбом несколько раз. Сначала медленно, невидящим взглядом скользя по картинкам, потом быстро, как будто надеясь заставить мелькающие страницы превратиться в мультик. Потом снова, подолгу нависая над каждой карточкой, вглядываясь в лица, пытаясь считать выражение глаз. За последней обложкой альбома ему вдруг почудилось какое-то утолщение. Он лихорадочно сунул в щель между кожей и картонкой дрожащие пальцы - так и есть. Там была спрятана ещё одна карточка, на сей раз колдография. На ней Лили и Снейп, обоим лет по четырнадцать, качались на соседних качелях, очевидно, стараясь делать это синхронно, и улыбались друг другу, смеялись.

Едва дыша, Гарри перевернул колдографию. На обороте почерком его матери было написано «Лили + Сев = * сердечко* ".

Глава 2. Гранит науки

Проспав всё воскресенье после своей вылазки, Гарри всю ночь просидел над домашними заданиями, стараясь забить голову учёбой так плотно, чтобы не думать больше ни о чём. Тем более что в понедельник предстояло выдержать очередные Зелья, а мальчик не чувствовал в себе уверенности, что, оправдываясь перед Снейпом за несделанную домашку, не ляпнет чего-нибудь не того. Предательская колдография почти физически ощущалась сквозь внутренний карман мантии, то нагревая до белого каления, то охлаждая до обморожения тот участок грудной клетки, на который проецировалась. Самый главный для гриффиндорца участок, между прочим.