Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы - [73]

А дальше – как во сне…

– Товарищ Плетнев, – сказала Аглая, – он сейчас не занят? Я – по личному делу…

– Пройдите, гражданка.

Плетнев – еще совсем молодой парень. Воротник кителя распахнут по-домашнему, перед ним стакан чаю, погоны капитан-лейтенанта на его плечах щегольски отделаны бронзой.

– Да, нет, нет! – кричал он в трубку телефона. – Не пойду я никуда, ну их всех к черту. А что она может сказать мне? Я ее знаю теперь как облупленную…

Он показал движением руки на кресло:

– Садитесь, пожалуйста. Я сейчас…

Закончил разговор, отхлебнул чаю.

– Итак, – сказал он, улыбнувшись женщине.

Итак, она снова рассказала этому молодому офицеру всю историю своих бедствий. Для женщины в двадцать семь лет это слишком богатый перечень. Но выражение лица капитан-лейтенанта Плетнева не менялось – он по-прежнему смотрел на Аглаю с веселым, почти лукавым прищуром.

– Вот, пожалуй, и все, – закончила Аглая со вздохом.

Ничего не отвечая, Плетнев нажал кнопку звонка, упрятанного где-то снизу стола, и скоро в кабинет вошел еще один офицер. Такой же молодой и такой же, казалось, беспечный. Коротко переговорив с ним, Плетнев сказал:

– Это… ты знаешь…

Аглая внутренне напряглась, готовая ко всему.

– Это… Ярцев!. – тихо досказал капитан-лейтенант, и офицер согласно кивнул ему головой:

– Да, это из его отряда.

– Он где сейчас – в Мурмашах?

– Нет. Он после Зандер-фиорда… ты же понимаешь!

– А-а-а. Все ясно.

– И притом, что он скажет?

– Он скажет больше нас…

Покидая кабинет, незнакомый офицер как-то особенно внимательно посмотрел в лицо женщине. Аглая снова повернулась к Плетневу:

– Ну?

– Вам придется немного обождать, – медленно выговорил капитан-лейтенант. – Сейчас мы ничего не можем сказать вам о судьбе вашего супруга. Не можем, даже если бы и хотели.

– Скажите – он жив?

– Мы все живы до поры до времени.

– Вы что-то скрываете от меня.

– Скрываю только его местонахождение.

– Но он живой?

– Вы ведь еще не получили уведомления о гибели.

– Так что же с ним? Вы его прячете от меня.

– Упаси меня бог! Зачем бы я стал его прятать?

– Скажите хоть – когда я его увижу?

– Голубушка, он мне тоже позарез нужен. Больше, может быть, нежели вам!

– Так как же дальше?

– А что – дальше?

– Что же мне теперь делать?

– Как что? Идите домой. Когда будет надо, мы вас позовем. Волноваться пока нет причины…

Аглая направилась к двери, но у порога остановилась.

– Простите, – сказала она, – а кто такой Ярцев?

Плетнев весело рассмеялся, ответил же серьезно:

– Ярцев – это школьный учитель. Он учил детишек немецкому языку. А сейчас, временно, он лейтенант Советской Армии… Вас это устраивает?

Аглая уже ничему не верила. Ярцев вдруг представился ей окруженным каким-то ореолом тайны, и в страшную сферу этой таинственности невольно попадал и он – ее муж, отец ее ребенка.

– Хорошо, – сказала она. – До свиданья!

Женщина вышла на улицу, посмотрела на хмурое небо и повторила извечный вопрос:

– Где же он?..

* * *

Вчерашней ночью из концлагеря в Эльвебаккене бежали двенадцать русских военнопленных. Они убежали, сделав подкоп, и скрылись в тундровых просторах. На поиски их была брошена авиация. И в этот день, вдалеке от воздушных коммуникаций, пролетал над Лапландской тундрой одинокий самолет, который вели два немца.

Один из них, прожженный вояка, заматерелый в опасностях оберст Штюрмер, имел личный подарок от Геринга – две пластины броневой стали, чтобы закрыться от пуль и осколков. Под крылом его «мессершмитта» пронеслись в огне и дыму пожарищ многие страны Европы, – Штюрмера уже трудно было чем-нибудь удивить.

А другой пилот, еще совсем молодой юнец, Эгельгайф, только что выпущенный из геринговского инкубатора фашистских птенцов, едва-едва успел приобщиться к небу. Эта плоская и нелюдимая земля Лапландия, над которой он скользил сейчас в высоте, была первой землей в его жизни, над которой ему велели лететь как победителю…

– Ил-2, – поучал своего питомца Штюрмер, – вот этой машины ты опасайся. «Спитфайер» страшен на разворотах, ты ему тоже не открывай бортов…

– Я этого не боюсь, погибну как надо, – отвечал молокосос. – Я вот только пике боюсь. У нас в школе таких страхов наговорили! И никогда еще не пробовал…

– Сейчас попробуешь, сынок, – сказал Штюрмер и показал через стекло кабины куда-то вниз. – Видишь, костер горит в тундре?

– Вижу…

– Это наверняка дезертир греет свои кости. Разворачивай машину, ложись на левое крыло. Выдвигай подкрыльные решетки. Если хочешь, включи плановый фотоаппарат…

– Мне? – испугался гитлеровский сопляк.

– Давай, давай, сынок! Со мной ничего не бойся…

Молокосос, посинев лицом, швырнул машину в затяжное пике. На черте прицела висела перед ним рыжая точка костра, земля грозно ринулась навстречу машине. Штюрмер стиснул в ладони рукоять бомбового залпа, подбадривал:

– Давай, давай, детка! Ниже, ниже… Видишь, он уже бежит прочь! Ага, мерзавец! Сейчас мы тебя так раскидаем по тундре, что не соберет никакой часовщик!..

Машина, хрустя и содрогаясь от напряжения, выползала из затяжного пике. Бомбы глухо рванули под ней скалистую землю. Костер разбросало в стороны, и сверху было отчетливо видно, как крохотная фигурка обезумевшего от ужаса человека мечется среди расщелин и камней, спасаясь бегством.