Океания - [9]

Женщины и девушки сидят в ряд и поют. Их пение — без начала и без конца. Это точно всплески волн, срывные и какие-то беспричинные. И точно это отрывки пения, раздающегося издали, в лесу. Пляска выражается лишь покачиванием тел и медленным движением протянутых рук. Певуче пляшут руки сперва, потом напев делается все оживленнее и оживленнее. В нем звучит возрастающая страсть. Вдруг женщины вскакивают и начинают плясать всем телом, — глазами, голосом, движениями, всем гибким качанием красивых тел, они являют поэму страсти.

Я сидел заколдованный.

Вся душа дрожала в пении.

Говорят, что пляска есть молитва,

Говорят, что просто есть круженье,

Может быть, молитва или битва,

Разных чувств движенье — отраженье.

Говорят… Сказал когда-то кто-то:

Пляшешь, — так окончена забота.

Говорят…

Но говорят,

Что дурман есть тонкий яд,

И коль пляшут мне Испанки,

Счастливь я.

И коль пляшут богоданки,

Девы, жены-Самоанки,

Тут — змея.

Вся хотение. Вперед.

Вся томленье. Воздух бьет.

Убегает. Улетает.

Отдается. Упадает.

Вся движением поет

Птицы раненой полет.

Ближе, ближе. Вот смеется.

Ниже, ниже. Отдается.

Убеганьям кончен счет.

Я — змея.

Чет и нечет. Нечет, четь.

Я — твоя.

Позднее, когда на диком побережьи Новой Гвинеи, в этом последнем оплоте замкнутой обособленности, возле свайных построек, я был окружен толпой Папуасов и Папуасок, умеющих радоваться на каждую минуту жизни, в ослепительном солнечном свете я видел все лица и предметы окаймленными золотой дымкой, а в ночной темноте, при неверном свете первобытного факела, мне было легко о чем-то шептаться с причудливой маленькой Папуаской. И я подумал, какое это счастье, что есть еще страны, где каждый миг может быть, как сияющий кристалл в Океанической оправе Вечности, но из всех видений, мною увиденных, я люблю более всего органное пение коралловых морей и отрешенную тишину золотого Самоа.

Но вот, нужно оторваться от драгоценного бокала, наполненного золотистою влагой счастья. Меня звал далекий голос, через моря, вернуться к родным местам. И снова путь. Я уплываю. Сейчас, вот сейчас нужно взойти на корабль. И красивая, нежная, юная Самоанка внезапно подошла ко мне и подарила мне ветку от Древа Грусти, а я сохранил ее в звенящих строках.

На прибрежьи, в ярком свете,

Подошла ко мне она,

Прямо, близко, как Весна,

Как подходят к детям дети.

Как скользит к волне волна,

Как проходить в нежном свете

Новолунная Луна.

Подошла и не спросила,

Не сказала ничего,

Но внушающая сила, —

Луч, до сердца моего, —

Приходила, уходила

И меня оповестила,

Что, слиянные огнем,

Вот, мы оба вместе в нем.

«Как зовут тебя, скажи мне?»

Я доверчиво спросил.

И горя во вспевном гимне,

Вал прибрежье оросил.

Как просыпанное просо,

Бисер, нитка жемчугов, —

Смех, смешинки, смех без слов,

И ответ на всклик вопроса,

Слово нежной юной: «Тосо!»

Самоанское: «Вернись!»

Имя — облик — имя жало.

Звезды много раз зажглись,

Все ж, как сердце задрожало,

Слыша имя юной, той

По-июньски золотой,

Так дрожит оно доныне

В этой срывчатой пустыне

Некончающихся дней,

И поет, грустя о ней.

В волосах у юной ветка

С голубым была огнем,

Цветик с цветиком, как сетка

Синих пчел, сплетенных сном.

Тосо ветку отдала мне,

Я колечко ей надел.

Шел прилив, играл на камне,

Стаи рыб, как стаи стрел,

Уносились в свой предел.

Эта ветка голубая, —

Древо Грусти — имя ей,

Там, где грусть лишь гостья дней,

Там, где Солнце, засыпая,

Не роняет на утес

Бледных рос, и в сердце слез,

Там, где Бездна голубая

Золотым велела быть,

Чтобы солнечно любить.

К. Бальмонт

В ТИХОМ ОКЕАНЕ

1. Тишь

Вот она, неоглядная тишь океана, который зовется Великим,

И который Моаной зовут в Гавайики, в стране Маори.

Человек островов, что вулканами встали, виденьем возник смуглоликим,

И кораллы растут, и над синей волной — без числа — острова-алтари.

2. Коралловые острова

Море, как озеро безглагольно-лагунное,

Пальмы, как стражи, стоят.

Что-то отшедшее, что-то звездное, лунное,

Дни однолики подряд.

Временем, облако задымится опалами,

Там, на Небесном Пути.

В Вечность заброшены, мы пребудем усталыми.

Некуда больше идти.

3. Лагуны

Цвет живой, как стебель нежный,

Что, овеян легкой мглой,

Вышел к Солнцу, в мир безбрежный,

Но взращен он под землей.

Изумруд преображенный,

Словно видимый во сне,

Круглых рифов мир затонный,

В ворожащей тишине.

Здесь не встанет вал, в качаньи

Пенно-взвихренных минут,

Он в молитвенном молчаньи,

Просветленный изумруд.

Эта зелень покрывала

Влажно-призрачно светла,

И в нее лазурь опала,

Изнутри светясь, вошла.

4. Радуги

Много радуг семицветных

В Тихом океане.

Много в сердце слов ответных,

Светлых звезд в тумане.

Много в Небе, в Звездной Книге,

Божьих откровений.

Сердце, сбрось с себя вериги,

Будь в огне мгновений.

Пусть твои мгновенья малы,

— Будут в светлом стане,

Как коралловые скалы

В Тихом океане.

5. Череда

Белое облако — там.

Знают цвета череду.

Медь разошлась по краям.

Жду.

Дымчатый курится свет.

Копит разгром чернота.

Гуще взрастанье примет.

В ветре все свисты листа.

Раньше Вечерней звезды,

Взбрызнет, разрушивши грань,

Бешенство белой воды.

Глянь!

6. Цветная раковина

Цветная раковина, на сушу брошенная,

В песках молчит.

Но вверх приподнятая, но ветром спрошенная,

Светясь, звучит.

И сердцу слышащему, лишь ей рассказанные,