Океан. Выпуск 8 - [52]

Время не изменило Николая Филипповича. Он по-прежнему был таким же подтянутым и новеньким, как свежеиспеченный выпускник училища. Но только с адмиральскими погонами да с поседевшей головой.

Оркестр начал выстраиваться. Из-за сопки, обрывающейся прямо в воду, выползли буксиры, ведя за собой атомоход. Они вытянули его на середину обрамленной со всех сторон гранитом бухты. Лодка произвела впечатление! Огромная, закованная в металлический корпус, она не выглядела громоздкой, даже, наоборот, казалась изящной. Округлый, правильной формы нос, маленькая рубка. Сзади, отделенная от корпуса водой, точно хвостовой плавник акулы, из глуби вздымалась на несколько метров острая лопасть стабилизатора.

Громадина, помогая буксирам, подрабатывала винтами и вскоре приблизилась к причалу. Матросы лихо перекинули на бетон причала трап, командир лодки, высокий капитан первого ранга, сбежал на причал, широко размахивая руками, подошел к Логинову.

— Товарищ адмирал, атомная ракетная подводная лодка прибыла в ваше распоряжение. По личному составу, работе механизмов замечаний нет. Командир лодки капитан первого ранга Березин!

Адмирал крепко пожал его руку, посмотрел на Березина счастливыми глазами и не удержался, обнял его.

— Ну, здравствуйте, Геннадий Васильевич. Вот и снова вместе. — И вдруг весело рассмеялся: — Но Буйным ходить больше не дам!

Чуть попозже, когда несколько улеглись суета и волнение и когда они смогли остаться наедине, Логинов, чему-то смущаясь, спросил:

— Как там мой-то?

— Павлик? Хорошо служит. За освоение новой техники медаль за бэ-зэ[7] получил и досрочно капитан-лейтенанта. Вдумчивый паренек. Математик. — В устах Березина это была высшая похвала.

А. Радушкевич ПОГРУЗКА ТОРПЕД

Когда устало ныли руки,

Скреблись в борта обломки льда

И по лотку сползала к люку

Торпеда скользкая. Когда

В луче прожекторного света

Грузили мы боезапас,

Продутые холодным ветром;

Когда заело полиспаст

И командир охрипшим басом

Три слова бросил в мегафон,

А ветер креп, и с каждым часом

Был ближе дальний полигон,

Тогда никто из нас, ручаюсь,

Про сущность мира и войны

Не думал, думали о чае,

Тепле, о том, что нам нужны

Хоть три минуты перекура,

Что сна сегодня не видать…

Звенел металл, дубели скулы,

Земля могла спокойно спать.

Б. Волохов А МОРЕ ШУМИТ… Рассказ

Вторая ночь шла на убыль, а я еще не смыкал глаз. Однако спать почему-то не хотелось, быть может, от непривычной обстановки…

Морской десант только что отбил контратаку «противника» и закрепился на возвышенности в километре от места высадки. Над леском, что темнел на фланге, больше не взметались огненные всполохи, над головой не висел леденящий вой снарядов, не скрещивались раскаленные мечи прожекторов. Пушки, моторы, лязг гусениц — все умолкло вдруг. «Война» словно умаялась, выбилась из сил и прикорнула на всем приморском побережье. Не слышно было даже сверчков, которые обычно не умолкают в такие теплые летние ночи. Только где-то вдали шумело море. Шумело накатистыми вздохами с короткими ритмичными передышками.

На командном пункте, который морские пехотинцы оборудовали на склоне высоты, боевое напряжение тоже улеглось. Люди расслабились, и никто из них не знал, как долго продлится передышка и сколько еще придется отбивать атак «противника». Не знал этого, наверное, и сам майор Ойт, комбат морских пехотинцев.

Я развалился в праздности на ящиках из-под патронов и наблюдал за ним внимательно. Еще слегка взвинченный после боя, высокий, туго перетянутый ремнями, майор стоял в траншее, привалясь к брустверу, и, не оборачиваясь в сторону, где сидел радист Федотов, совсем не по-уставному требовал:

— Вызывай еще!.. Вызывай, голубчик!

Федотов щелкал тангентой и с новой настойчивостью повторял в микрофон:

— «Ястреб»! Я — «Волна»!.. Прием…

На позывные никто не откликался, рация молчала, и только море по-прежнему продолжало свою бесконечную песню. Майор Ойт чертыхнулся, нетерпеливо смял погасшую сигарету и стал вышагивать по траншее. Большой, резкий в движениях, он уже мало походил на того чуть высокомерного, самоуверенного человека, каким показался, и, надо прямо сказать, не понравился мне вчера. Кажется, я еще подумал тогда: повезло мне, что попал на корабле служить к душевному командиру, а не к такому вот куску льда.

Но это было вчера, а сегодня майор уже не казался мне сердитым и недоступным. Больше того, он чем-то влюбил меня в себя, но чем именно, я пока и сам не знал.

Мысли мои еще вчера пошли кругом, и я никак не мог сосредоточиться. События, происшедшие со мной за последние сутки, наползали в моей памяти одно на другое, как вагоны во время крушения. Я нырял в сумятицу своих размышлений и каждый раз отмечал нелепость положения, оказавшись здесь, на берегу, с морскими пехотинцами, оторванный от своего корабля.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку…

Еще засветло позапрошлым вечером десантники погрузились на корабли, и мы вышли в море. Когда покидали базу, погода была сносная, а потом заштормило. Налетел ветер, пригнал громадную тучу, хлынул проливной дождь.

Майора Ойта перемена погоды, кажется, обрадовала. Пока шли в район высадки, он то и дело поднимался на командирский мостик, немногословный, замкнутый, становился в сторонке и следил за нашей работой холодными голубыми глазами. Майор был подчеркнуто красив. Меня это почему-то раздражало, и в душе все более росло чувство симпатии к своему командиру, капитан-лейтенанту Белогорцеву. Я сопоставлял, сравнивал, и мне казалось, природа слишком щедро одарила майора изяществом бровей, носа, подбородка, но не дала чего-то самого главного, без чего его красивое лицо теряло что-то важное. А тут еще взгляд всезнающего, равнодушного инспектора, хотя майор со своими подчиненными были для нас, скорее, пассажирами.