Океан. Выпуск 6 - [23]

— О, Павлик здесь! — обрадовался Вася. — Павлик, ты спасся?

— Садись рядом, бери весло! — прогудел Молчанов.

— А где же ваш сверток? — спросил Вася, клацая зубами. — Я видел, вы плыли рядом.

— Вон он на корме, — тихо сказал Молчанов. — Гаврила это, солдат наш.

— А почему его накрыли? — спросил Вася и сам испугался собственного вопроса.

Гвоздев был обмотан одеялом и несколькими спасательными поясами; из кокона торчали бледные босые ноги.

— Греби, Вася, — угрюмо сказал Молчанов. — Бочка с ацетоном около него рванула. Думал я, может, выживет…

* * *

До утра кружил бот возле места катастрофы. И Понуренко и Вербицкий надеялись увидеть еще кого-нибудь из команды, но постепенно становилось ясно, что если кто еще и спасся на плотах, то ветер и волны разметали всех по океану.

* * *

Васю на веслах сменил Илья. Примостившись у Молчанова в ногах, Вася сжался в комочек и засунул руки в рукава, сохраняя остатки тепла. Лица всех в шлюпке стали желто-серыми, разутые ноги распухли и посинели. «Так и замерзнуть недолго», — подумал Вася. Вообще говоря, с того момента, как его подняли на борт шлюпки, он был совершенно спокоен: «Пройдет еще несколько часов, и подберут. Даже простудиться не успеем». Но за несколько часов лица моряков так сильно изменились, что в его душе проснулась тревога. А что, если их подберут не сегодня, а завтра? Или послезавтра? Павлик потихоньку стонет под брезентом. Как же ему там с перебитой рукой? У Наташи ноги как головешки… Неужели они умрут? Господи, а скольких уже нет, и они никогда не увидят дома!

— Илюша, иди, сядь ко мне, так теплее, — позвал Вася товарища, когда тот сменился с весел. Расстегнув куртку и дрожа от холода, он принял к своей груди холодную и мокрую спину Ильи. — Ничего, проживем, дней пять-шесть запросто протерпим, — проговорил он тоном, каким, бывало, успокаивала его мать. Сейчас он инстинктивно почувствовал себя сильнее товарища. Наверное, потому, что за свою коротенькую жизнь намерзся и наголодался уже предостаточно.

Жили на прииске без особых удобств и до войны, а после ухода бати на фронт стало совсем трудно. Норму хлеба забирали на два-три дня вперед, питались всю зиму одной картошкой, а к весне и ее не хватало. Бывало, поставит мама суп, похлебают Вася с Галькой — пузо надуется, а есть бы еще ел. И пожаловаться некому — терпи. Мама незаметно подсовывала свой хлеб Гальке, сама сделалась какой-то прозрачной, ветром шатало, но все, бывало, приговаривала: «Ничего, проживем». Зимой, чтобы не пухли десны, пили настой из кедровой хвои, а когда приходила весна и появлялась зелень — оживала семья. Борщ из крапивы, суп с лебедой, потом первая редиска, капустные листья, подрытая до времени картошка. А отцу на фронт писали: «Живем хорошо, о нас не беспокойся, бей проклятых фашистов!»

«Как там они теперь! — думал Вася. — В тайгу небось сходить некому, с приварком совсем худо. Ничего, выкрутятся, мама у нас молодец. И я как-нибудь перетерплю, еще приеду повидаться, вот только Галькины подарки лежат на дне моря…»

— Согрелся? — наклонился он к Илье. Тот промолчал. — Илья, как думаешь, скоро нас подберут?

— Скоро, очень скоро, — буркнул Илья, не оборачиваясь. — А скорее всего — никогда. — Его лицо заросло синеватой щетиной, глаза нервно блестели.

«Черта с два мы все отсюда выберемся, — думал он. — Нас уже снесло с дороги течением. Шансов на то, что наткнется какой-нибудь сторожевик, мало, а проживем мы в этом холоде сутки, не больше».

— Не уйти нам отсюда, — сказал он.

Брезент зашевелился, показалась взлохмаченная голова Вадима Белощацкого. Он повертел ею туда-сюда и сказал сипло:

— А ну, кто панику давит?

— Очнулась, Одесса? — засмеялся Вербицкий, взъерошив Вадиму чуб. — Бока-то зарастают?

— Были бы кости!.. Я вас слушаю, — повернулся Вадим к поманившему его пальцем Понуренко.

Наклонившись, штурман что-то прошептал ему на ухо. Вадим с готовностью стал раздеваться. Потом он сунул под брезент руку со свертком:

— Возьмите, мадам.

Через несколько минут в канадке капитана и брюках Вадима Белощацкого Аня выкарабкалась из-под брезента. Илья встретился с ней глазами и кивнул:

— Доброе утро.

— Ты, кавалер, заткнись, — сказал Вадим. Он поднял край брезента.

Павлик и Наташа лежали рядом, вытянувшись вдоль киля шлюпки. Кто-то ночью надел на Наташу шерстяной свитер, а обожженные ноги завернул одеялом, но девушку бил сильный озноб. На глазах у нее была повязка.

— Аня, это ты? — спросила она, пытаясь дотянуться до повязки на глазах.

— Здесь я, здесь, Наташа.

— Как… Илья? Где он?

— Я тоже здесь, — сказал Илья.

«Господи, как это ужасно!» — подумал он, глядя на обезображенное ожогом лицо девушки.

— А Павлик? Аня, Павлик здесь?

— Я в порядке, Наташа. — Собрав силы, Павлик сел на дно шлюпки и замер, увидев при свете дня лицо девушки. «Что же это такое, за что ее так? Неужели это навсегда?»

— Ребята, не смотрите на меня, — тихо попросила Наташа.

— Все будет хорошо, Наташа, вот увидишь. — Поддерживая раненую руку, Павлик обратился к Вербицкому: — Леонид Петрович, поставьте меня на руль, а? Я постараюсь, увидите.

Стармех переглянулся с Понуренко, тот кивнул: