Океан. Выпуск 5 - [18]

Первый выговор в приказе Москалев получил за то, что задержал выход на промысел траулера «Цефей». Выговор был несправедливый, главный капитан понимал это. Москалев не подписал «добро» на отход, потому что на судно не завезли огнетушители. Все равно портнадзор не выпустил бы траулер. Но на утреннем совещании начальник отдела снабжения убедил всех, что огнетушители завезли ночью. Он говорил так искренне, так смотрел на всех чистыми голубыми глазами, так удивлялся, что не будь Москалев этой ночью в порту, он тоже поверил бы его словам.

И когда вышел приказ, Москалев весь день не знал, куда деться от стыдобы, ему казалось, что в управлении все разглядывают его. Дарвин потрепал его по плечу и сказал:

— Чудак, кто не работает, тот не ошибается. Если сосчитать, сколько я выговоров получил — шей торбу, а мне от них ни жарко ни холодно. Премию не режут — вот и дело! Плюнь на все! Поехали сегодня за город, машина у меня на ходу, в багажнике кое-что есть!

Дарвин жил легко и весело.

Существование Москалева в конторе вылилось в поток однообразных дней. Казалось, все забыли, что он — капитан, и если раньше, когда он приходил из рейса, начальники отделов тянули его нарасхват к себе, то сейчас, чтобы согласовать какую-нибудь никчемную бумажку, приходилось ждать очереди, переминаться с ноги на ногу перед столом, за которым сидели, не обращая на него внимания, что-то писали, говорили по телефонам.

Он несколько раз пытался поговорить с заместителем начальника управления о выходе в море, но всякий раз этот грузный, вечно занятый человек, страдающий астмой и ревматизмом, пыхтящий как паровоз, трубил, вытянув губы:

— Батенька мой, ну что вы… разве плохо на берегу, я тоже когда-то плавал и рвался на промысел, а что имею… ох-охо-хо… ревматизм, семьи нет…

В воскресенье Москалев ездил с сыном за грибами. Он разбудил Сеню рано, чтобы успеть на первый автобус, уходящий на косу. Коса была излюбленным местом грибников.

За окнами стояла еще густая тьма. Антон Петрович и Сеня наскоро поели и в автобусе, убаюканные тряской, заснули. Проснулись они, когда автобус ехал по косе и в редеющем тумане по обе стороны дороги, почти вплотную к ней мелькали березки. Чем дальше они ехали, тем становилось светлее, таял молочный туман, и скупое осеннее солнце прошивало его дымку первыми лучами. Асфальтовая светлая дорога, прямая, как четко проложенный курс, разрезала лес на две половины: та, что жалась к заливу, была низкая и болотистая, а в морской половине от постоянных ветров с запада все деревья были наклонены к дороге.

Москалевы вышли у рыбачьего поселка и двинулись в сторону молодого ельника по шуршащей, ломкой траве. Осенний лес сразу окружил их красно-желтыми листьями, грибными запахами и белыми нитями паутины. Они шли по узкой тропинке, пробираясь через колючий кустарник. Жухлые листья шуршали под ногами, вспыхивала яркой желтизной бузина и стелилась над полянами дымка тумана.

Желтые головки маслят, как кухтыли из воды, выглядывали из сухого голубоватого мха, маслята были крепкие, лоснящиеся и совсем молодые.

— Настоящая республика маслятия! — восхитился Сеня.

Азарт все дальше гнал грибников, лес закружил, они пробирались сквозь низкорослый ельник, быстрым шагом проходили просеки. Через несколько часов они так устали, что улеглись на сухой поляне, и Москалев, лежа на спине, смотрел на ясное осеннее небо с легкими перистыми облаками, на вершины сосен и впервые здесь, на берегу, почувствовал радужную гармонию мира, света и разумность всего происходящего. Покой этих мест опрокидывал ежедневные сомнения и раздумья. Сколько раз именно такой осенний лес видится в далеком рейсе!

Москалев достал из сумки еду, густо посолил свежие зеленые огурцы, нарезал колбасу, открыл банку шпрот, и они съели это все без остатка. Потом они долго бродили вдоль придорожной канавы, засыпанной палыми листьями, под которыми уютно примостились свинушки, и так увлеклись, что не сразу заметили, как вышли к дюнам. Горы желтого песка начинались отсюда и спускались полого вниз туда, где неумолчно волновалось Балтийское море. Песок тонко скрипел под ногами, идти становилось все труднее, Сеня остался сзади, а Москалев остановился на самой вершине дюны. Внизу, насколько хватало глаз, открывалось море, спокойное и светлое, с барашками пологих волн и криками чаек. Вдали два суденышка крутились у вешек, отмечавших места ставных неводов, и Москалев всматривался в них, стараясь определить, когда они начнут выборку сетей.

А утром в понедельник Москалев поднимался по трапу на «Антей», впервые не как капитан, а как инспектор, который должен дать оценку работе капитана и штурманов в рейсе. Траулер, только что вернувшийся с промысла, заслоненный огромными транспортами, прижался к причалу в самом дальнем углу порта, и первое, что поразило Москалева, — это обшивка, помятая так, что видны были шпангоуты, как ребра у исхудавшей лошади, и рубка, покрашенная только наполовину. Надвинув на глаза форменную фуражку, он медленно поднялся по трапу мимо бородатого вахтенного в тулупе, вдоль тралов, приготовленных к сдаче, по привычным ступенькам прошел вверх в каюту капитана.