Океан времени - [54]

Так же ищущий и вездесущий

Дух сочувствия судьбе чужой

Проникает в смутные преданья,

Чтобы той ожить или другой,

И в лучах двойного обаянья

Твоего не раз и не одной

Путь меняется судьбы мужской.

20

Ветхое отживших привилегий…

Нашу титулованную знать,

Смесь высокомерия и неги,

Трудновато было оправдать.

Дед перед такой-то герцогиней —

Как под ветром рожь на полосе.

Но, по слову вещему Маццини,

«Будем пролетариями все.

Это, внуки, мы навек упрочим:

Быть и вашей светлости рабочим!».

Впрочем, не пленяет ли, смирясь,

Тот из гордых (возле трона) предков,

Кто, устав от слова «граф» и «князь»,

Надевал клобук и был нередко

Воином-подвижником; чей дар —

Буйных сдерживать, когда разруха.

Слава тем, кто победил татар,

Слава тем, чья сила — не сивуха

(Спаивать), а чья любовь сильна

В смутные России времена.

Курбский, Минин, Трубецкой, Волконский,

Да… Но и вельможа-крепостник,

В лучшем случае, пожалуй, — Вронский,

Вежливый Европы ученик.

А на Западе еще патриций

Уцелел: маркиз или барон,

Герцог или князь, не Кай, не Тиций,

Де и фон — персона из персон,

Хоть его казнил уже Парини,

Чем-то обольщает и доныне.

Может быть, от власти отстранен

Раньше наших (скоро уж два века),

Понемногу приобрел и он

Человечность просто человека.

И хотя не радует Шарлюс,

И от сен-жерменского «подворья»

Веет тлением, но тонкий вкус

Ценит, видимо, еще история.

Лучше бы сказать «исторья», как

Он, да не хочу попасть впросак,

Подражая гению: угрюмство

Музу подавляет в наши дни,

Как ни дорого ей «вольнодумство»

Автора, затмившего Парни…

Ну… и вот — один из молодежи

Все еще, пожалуй, золотой,

Но уже на предков не похожий,

Как у нас хотя бы Лев Толстой, —

В середине странствия земного

Пробуждается для жизни новой.

Если есть madame de Kourdukoff

За границей, есть же и такие,

Кто и для скептических, умов —

Чудо и заслуга Евразии

Там, где инородец больше свой,

Чем в Европе, там, откуда брезжил

Свет ли только — путь не долог твой.

Но уже и в Риме о приезжей

(Странное за местное приняв?)

Говорят стандартное: ame slave…[24]

Странное… Когда тебя из ложи

(Ты в партере место заняла),

Тот увидел, чувствовал он то же,

Что и я позднее: зеркала

Всех условностей неисчислимы,

Но, конечно, грех не презирать

Ими отраженный образ мнимый,

Если можно встретиться опять

С чем-то, что отчаявшийся видел

Где-то раньше, чем его обидел

Разочарованиями свет…

Ты пришла с ровесницей веселой,

Вместе вам еще не сорок лет,

Ты не изуродована школой

Получувств сомнительных: в груди

Словно увертюра! Жаль соседку

Так пуста и все-то: погляди!

Ну же!.. На вертушку и кокетку

Кто-то впечатленье произвел…

Кто? Но взор опущенный нашел

Взор твой, поднятый к нему: узнали?

Разве мы когда-то, где-то, там

Не встречались? Кто вы? Уж не та ли,

Кем устал я грезить по ночам?

Но когда под засверкавшей люстрой

Утонул в рукоплесканьях зал,

Ты ушла с твоей подругой шустрой.

Незнакомки он не забывал.

След ее нежданно отыскался.

Смысл тяготенья оправдался.

И тебе давно знакомым он

Вдруг явился: музыкальной фразой

Слух не так бывает поражен,

Как душа душой. Голубоглазый,

Смуглый принц из «Тысячи одной

Ночи», он влюблялся не впервые,

Но истосковался по такой:

Жил и он не в луже, а в стихии.

Человек. Фигура. Горд. Умен.

Наконец нашел невесту он.

И в его кругу тебя признали.

Словно ветер окна распахнул

В душной от духов и злости зале,

Образ иностранки упрекнул

Пресыщенных. Чуден путь успеха…

Жив еще в Европе феодал,

Грубого и рыцарского эхо!

К трусости брезгливых поражал

У прелестной и непостижимой

Ум, не только про себя таимый.

Острой мыслью вооружена,

Как бы мимоходом и небрежно,

Европейца ты, как ни одна

Здешняя, смущала неизбежно.

От вещавших о тебе афиш

Тоже многим головы кружило,

Но себя ты не любила. Лишь

Он один и мог с волшебной силой

В жизнь такую счастие вдохнуть…

Только… только мертвых не вернуть…

И могуче все в тебе, и хрупко,

И легко растрогать — не согнуть

Очень гордую. Ты — однолюбка

(В чем и нашего романа суть).

Тот, кого ты для себя любила,

Умер, и твоя седая прядь —

Плач о том, что отняла могила.

В юности такое потерять —

Горе, чей прообраз отдаленный —

Слезы грибоедовской Мадонны.

Тоже старше спутницы, он шел

Тоже в блеске по земле, недолго

Знал тебя, но всё в тебе нашел,

Что искал, и умер жертвой долга,

Как великий русский прототип.

С той поры твоя большая сила

В том, что он для сердца не погиб…

Не однажды мне ты говорила:

«Помнишь, бурь уснувших не буди.

Нет, буди и, вслушиваюсь, жди!»

21

Что-то для меня в тебе похоже

На ответ в любые времена.

Пел я о твоей довольно коже

(Матовой), очей голубизна

Тоже мной оставлена в покое

(Их лазурь), но от тебя лучи

Для меня как бы сквозь все живое

Проникают. Сколько ни учи,

Знание свободе не научит.

Жизнь меня все радостнее мучит.

В вере и науках дилетант,

Неужели круга не расширю?

Надо землю выжать, как Атлант

(И такую выжимают гирю),

И не чтобы силу доказать,

Мне пришлось за труд безумный взяться,

Но велела мне из гроба встать

Ты, и понял я, что не подняться

Мне к живым по зову твоему.

Если я земли не подниму.

Годы я стонал от напряженья,

Чтобы это вытолкнуть ядро,

Все ее грехи и потрясенья,

Все, что якобы уже старо,

Якобы и мальчикам известно,

Наново, впервые, по утрам

Тяжко я переживал и честно,

Без удачи подражая вам,

Из героев лучшие: святые,