Океан и кораблик - [26]

— Зачем же…

— Не хочется оставлять их одних. Опять к ним будут ходить парни с водкой, а соседи, вместо того чтоб вмешаться, будут судачить.

— Я ведь тоже их сосед… Но я ничего не знал. Почему-то я никогда не знаю, что делается рядом… Узнаю последним. Пошел звонить дедушке. А лицо вы себе вытрите… Все равно я разгляжу.

— Что разглядите?

— Настоящую Марфеньку. Он ушел.

Проходящий мимо Харитон сказал, что сегодня будет открытое партийное собрание. Он показался мне более угрюмым, чем всегда. Харитон был беспартийным и, насколько мне известно, не жаловал вообще собраний. Не успела я удивиться, как он скрылся.

Я занялась своей работой, но делала ее рассеянно. Я была недовольна собой, своим поведением. Разум мне подсказывал, что самое благоразумное, что я могу сделать, это сесть в автобус, идущий в Петропавловск-Камчатский, и взять там назначение на одну из метеорологических станций. Вместо того я радуюсь, что меня зачислили радистом на «Ассоль», где я буду изо дня в день встречаться с Иннокентием, работать вместе с ним. Если уж ты имела неосторожность полюбить женатого, так надо уезжать от него скорее на другой конец света. Я же все время приближалась к нему.

При одной мысли, что я уеду далеко и не буду видеть Иннокентия, жизнь сразу обесценивалась в моих глазах… До чего же делалось пусто, холодно и безрадостно.

Но с другой стороны, чего мне-то бояться? Единственное, что мне нужно от Иннокентия, это видеть его хоть раз в день, хоть раз в неделю. Он меня никак не может полюбить, такого чуда, такого великого совпадения даже и не бывает; к тому же я некрасива, неинтересна. А Иннокентий Щеглов… такой талантливый, красивый, необыкновенный. Он и не заметит такого серого воробья, как я. Так что незачем мне убегать. Семье Иннокентия ничто не грозит.

Да и как я могла уехать, когда здесь был мой родной дед? Оказывается, он каждый день спрашивает по телефону, не приехала ли я.

Нет, я никак не могу уехать из Баклан. Но все же надо поменьше думать об Иннокентии Щеглове. Я буду о нем меньше думать.

…Как слесарю, мне приходилось бегать по всему кораблю, и, несмотря на свои защитные очки, я могла все видеть. И надо же, упущения недопустимые, когда не имеешь морального права промолчать, я, как назло, замечала у своих новых приятелей. Крупная стычка произошла с бригадиром маляров Ниной Ермаковой.

Проходя мимо ее бригады, которая работала над наружной обшивкой корпуса, я обратила внимание на эту самую обшивку… Слой ржавчины покрывал ее, как мох, особенно в местах ватерлинии и ниже.

Я невольно покачала головой. Лена улыбнулась мне и крикнула, что сейчас будут очищать пескоструйным аппаратом до блеска, а потом уж красить.

Работая — я ставила в трубопроводах клапаны и вентили, — я все вспоминала об этих проржавевших насквозь листах. Перед обедом я не выдержала и спустилась к девчатам. Они уже красили. Я подошла поближе и присмотрелась к листу. По-моему, его следовало бы отодрать и выкинуть. Да и соседние с ним листы тоже.

Я вдруг вспомнила, да так ясно, будто только что с ним рассталась, нашего заводского мастера Ивана Кузьмича. Худой, лысый, морщинистый, но было в нем что-то такое крепкое, будто он сам был на стальном каркасе. Как он, смотря на меня поверх очков внушительно и запоминающе, втолковывал вот это самое, насчет изношенности металла при ремонте машин. Чтоб определить износ листа, надо очистить металл от ржавчины, сделать контрольное сверление дыр и определить степень износа. Если износ доходит до двадцати пяти процентов, то лист необходимо заменить.

По-моему, на глазок, здесь процент износа был не менее тридцати — тридцати пяти процентов. Что я и высказала малярам.

Работа приостановилась. К нам поспешила Нина Ермакова.

— В чем дело? — холодно осведомилась она, делая вид, что не замечает меня.

Девчонки испуганно замялись. Пожилой маляр, не ссылаясь на меня, сказал, что надо бы проверить процент износа. Нина вспыхнула, глаза ее стали колючими:

— Почему же вы не говорили этого раньше? Знаю я, это все Петрова мутит. Везде нос сует, когда-нибудь нарвется, прищемят ей его.

Нина велела продолжать красить. Пожилой маляр смущенно почесал затылок (до чего же древний жест!). Девушки нерешительно посмотрели на меня. По счастью, раздался гудок на обед. Я отправилась на поиски капитана и, найдя его, потребовала определить процент износа. Ича молча выслушал мои доводы и отправился вместе со мной к «Ассоль», прихватив по пути инженера. Как я и предполагала, процент износа оказался более тридцати процентов. Листы, конечно, заменили. (Случай этот не прибавил Нине симпатии ко мне.)

Следующий случай вмешательства в чужие дела столкнул меня с Валерой Бычковым. Он сам с улыбкой окликнул меня, когда я пробегала мимо, держа в одной руке зубило, в другой — напильник. Я приостановилась. С Валеркой работали какие-то незнакомые мне парни.

— Как дела? — спросил Валера благодушно. — Дедушка еще не вернулся?

— Нет.

— Хороший старик. Он меня раз лечил, когда меня сильно избили свои же ребята, с краболова.

— За что?

— Не помню. Выпимши все были.

Меня заинтересовало, чем он сейчас занят. Валера неохотно и невразумительно стал объяснять, но я, разглядев, уже поняла, в чем дело. Суда, предназначенные для плавания среди льдов, как наш китобоец («Ассоль» тоже придется всякого испытать), обшиваются дубовыми досками, тщательно пригнанными друг к другу, а поверх еще оцинкованными железом.