Окаянный талант - [94]

И снова потянулись тоскливые, однообразные дни. Как это ни удивительно, но Олег почти бросил пить. Будто его вылечила поездка в выморочную деревеньку, которая на поверку оказалась миражом.

Водка, которую он пытался влить в свое горло, тут же возвращалась обратно. Единственным спиртным напитком, который еще принимала его душа, осталось пиво. Вскоре вся мастерская была забита пивными бутылками и банками.

Иногда он ради развлечения ездил по городу и бездумно пялился на прохожих. Однажды Олег увидел иностранца. Он стоял на тротуаре и беседовал с каким-то низкорослым человеком, который показался художнику очень знакомым, хотя и был повернут к Олегу спиной.

Пока Олег нашел место, где можно было припарковаться, пока вышел из машины, иностранца и след простыл. Тогда художник побежал в один из переулков (почему-то он решил, что немец направился именно туда).

И действительно в конце переулка Олег увидел быстро – неестественно быстро – удаляющегося Карла Францевича. Но он был не один. Вместе с ним торопливо шагали еще три типа. Теперь не узнать их было просто невозможно.

Переулок, несмотря на дневное время, был пустынен. Даже прохожих не было. Трое иностранцев, – Карл Францевич, жизнерадостный толстяк, с которым Олег познакомился в «Олимпе», и жердяй с хорошо поставленным ударом – а также кошкомордый вор-карманник шли по проезжей части как по аллее парка. По мере удаления их фигуры становились расплывчатыми, пока и вовсе не пропали, оставив после себя бесформенное темное облачко.

Олег тоскливо сказал «Сволочь, сволочь!» и повернул обратно. Он вдруг все понял. Но страшное открытие почему-то его не сильно взволновало. «До седьмого колена, до седьмого колена…», – бормотал художник, скалясь в полубезумной улыбке.

Возвратившись в мастерскую, Олег упал на диван и забылся в тяжелой полудреме. Ему хотелось вычистить из головы все мысли, – и хорошие, и плохие – будто его черепная коробка была конюшней, а он конюхом.

Из дремотного полубредового состояния художника вырвал настойчивый стук в дверь. «Кто бы это мог быть?» – вяло подумал он, не делая никаких попыток проверить. Постучат и уйдут, решил он, закрывая глаза. Но человек по другую сторону двери был настойчив. Он барабанил, не переставая.

«Вот паразиты! Когда они оставят меня в покое?! Что им от меня нужно?!» Задав этот риторический вопрос самому себе, Олег пошел открывать дверь.

На лестничной площадке стоял молодой человек с сумкой почтальона, только немного меньших размеров. Он спросил:

– Вы Олег Ильич Радлов?

– Да. Что вам угодно?

– На ваше имя пришла срочная телеграмма. Распишитесь… – Почтальон (вернее, работник недавно организованной службы спецдоставки) подсунул Олегу толстый гроссбух.

Олег расписался. Парень отдал художнику телеграмму, вежливо улыбнулся, не без шика козырнул («Наверное, из военных. Сейчас многие молодые офицеры уходят из армии», – подумал Олег), и был таков.

Возвратившись на свой любимый диван, он распечатал конверт с телеграммой и прочитал несколько скупых строк. Сообщение было убийственным, но оно не удивило и не потрясло Олега, как можно было ожидать. Упустив телеграмму на пол, Олег поднялся, и как сомнамбула пошел к зеркалу.

Вот и случилось… Маргарита внезапно умерла. Телеграмму прислал Георгий. Об этом она настоятельно попросила его на смертном одре. Марго даже не мучилась.

Счастливая, подумал Олег. Она уже ТАМ…

Он всмотрелся в свое отображение. И неожиданно перед ним открылось то, о чем ему не сказала Ожега.

Господи, какой он идиот! Не мог сразу догадаться. Это же так просто. Женщины, которые явились ему во сне, это славянские мойры[52] – Макошь[53], Доля и Недоля[54]. А обрезок нити, вспорхнувший в небеса из рук Недоли, это его судьба. И она уже определена. Определена!

Засмеявшись зловещим смехом, Олег, снял из себя дедов оберег и положил его в шкатулку, затем подтащил к зеркалу мольберт, приготовил все необходимое, – благо после заказов иностранца у него для ТАКОЙ живописи остались краски и лаки – и начал писать свой автопортрет.

Он забыл про все на свете. Его кисть парила над полотном, порхала, касаясь холста именно в тех местах, где нужно. Олег лишь скалил зубы в диком упоении процессом творчества – он знал, КТО водит его рукой.

Художник чувствовал, как его энергия мощным потоком вливается в портрет, который впитывает ее как губка. Это было странное чувство. Но оно приносило облегчение. Тело стало воздушным и почти невесомым, а мысли были прозрачны и светлы.

Иногда Олег отрывался от работы и вглядывался в свое отображение. Казалось, что оно стало живее и ближе, словно стеклянная перегородка, разделяющая копию и оригинал, начала истончаться, потому что зеркальная поверхность начала сбрасывать, как шелуху, тончайшие стеклянные слои.

Мало того, иногда ему чудилось, что отображение сильно изменилось, стало старше, чем он, что оно изо всех сил стремиться покинуть Зазеркалье и слиться с ним в единое целое. Как раз этого Мара и не поведала Ожеге. А может, ведунья не захотела сказать, только намекнула…

Сделав последний мазок, Олег встал, отошел на три метра, и с удовлетворением посмотрел на свою работу. Да, верно говорила Марго, люблю я приукрашивать, – подумал он не без бахвальства. Не портрет, а загляденье. Во мне точно пропадает гений.