Окаянная Русь - [21]

Дорога в Москву Юрию Дмитриевичу была знакома. Помнил он здесь каждый поворот, каждый камень. Частым гостем приходилось бывать в стольном граде, только впервые въезжал в Москву хозяином. Уже и посады показались, а Юрию неспокойно.

   — Передохнем здесь! — остановил князь аргамака, и вместе с ним замерла вся дружина.

Из деревушки, раскинувшейся по обе стороны дороги, навстречу воинам выбежали ребятишки: выпрашивали у ратников поломанные стрелы, просили подержать тяжёлые рогатины[27]. Крестьяне домовито занимались хозяйством: правили плетни, строгали брёвна на срубы, а в дальнем конце деревни неутомимым дятлом стучал топор.

Остановившееся войско было не в диковинку. Часто князья на этом поле останавливались на отдых и отправляли гонца в город, чтобы он наказал боярам встречать князя с почестями. Вот и эта дружина тоже стоит: дожидается хлеба с солью да колокольного звона.

Постояли ещё у леса. Помолчали. И дружина не торопится в Москву.

   — Как будто ты и не рад великому московскому княжению, Юрий Дмитриевич, — обронил Иван Всеволожский хмуро.

   — Не понять тебе всего, боярин, — был ответ. — Василий племянник мне.

   — А может, ты трезвона дожидаешься с Благовещенского собора, князь? Так не будет его! Не привыкли к тебе московиты, их сначала покорить нужно, а уже потом признания ждать. Ваське они многим обязаны, вот его встретили бы! И ещё я тебе скажу, Юрий Дмитриевич, хорошо, если ворота откроют, а то штурмом город брать придётся.

   — Поехали! С Богом!

Ворота в Москву оказались открытыми. В карауле два безбородых отрока застыли с бердышами[28] на плечах. Не смутили их великокняжеские бармы Юрия Дмитриевича.

   — Кто таков?!

Потянулся Иван Дмитриевич за клевцом[29], чтобы рубануть строптивцев по самой макушке заострённым концом, но великий князь отстранил занесённую руку. Негоже первый день со смертоубийства начинать.

   — Я, Юрий Дмитриевич, князь великий, а это холопы мои. В вотчину свою еду, в Москву!

   — Вам бы поклониться Юрию Дмитриевичу, а вы глотку дерёте, — поучал молодцов боярин.

Караульные расступились и впустили великого князя с воинством в стольный город.

Чужака Москва встретила враждебно — третьи сутки Юрий Дмитриевич княжит, а бояре к нему идти не спешат. Запёрлись в своих хороминах и нос во дворец не кажут. Можно было призвать на службу галицких и дмитровских бояр, однако лапотники! Куда им со стольными тягаться! Московиты породовитее и познатнее будут, а серебра накопили столько, сколько у великого князя не найдётся. Служба силком не делается, нужно выждать немного — пускай бояре попривыкнут к новому хозяину, а потом сами ко двору заявятся. Да ещё бобровые шапки перед его милостью поснимают. Без князя им никак, даже собака в добром хозяине нуждается. А перед самой вечерней, когда слуги уже запалили в палатах свечи, неожиданно к великому князю пожаловала Софья Витовтовна.

Расступилась проворно дворня перед великой княгиней, а престарелый юродивый, давнишний обитатель великокняжеского двора, увязался за Софьей.

   — Здесь он, матушка, здесь! От тебя всё прячется. И страже велел тебя не пускать, да разве они могут великую княгиню ослушаться? Мы его, ирода, всюду сыщем! Никуда он от нас не спрячется!

Софья Витовтовна прошла в покои великого князя. Здесь всё было так же, как и при её сыне. Вдоль стен выставлены могучие сундуки, у окон стоят лавки, и только под иконами один стул — для самого князя.

   — Что же ты сестру свою не приветишь? Навстречу ей не выйдешь? — беззлобно укоряла Софья Витовтовна князя Юрия. — А я помню, было время, когда ты меня перед Красным крыльцом встречал и низко в ножки кланялся.

Князь Юрий даже не поднялся со стула, отвечал:

   — Что было, то прошло, княгиня. Только всё моё уважение к тебе обида за сыновей вытеснила. Теперь на Москве я хозяин. Сын твой монастырь в Коломне выбрал, постриженья ждёт. Видно, участь у него такая, доживать свой век монахом. А ты, княгиня, не серчай, глядишь, игуменом станет.

   — Вот, стало быть, как ты мне за моё добро платишь. Муж мой, Василий Дмитриевич, зол был на тебя очень. Воинами на поле брани хотел тебя, как зайца, затравить, да я ему всё время поперёк дороги становилась. Помнила всегда, что ты свояк братича моего, Свидригайла.

При упоминании о Свидригайле Юрий Дмитриевич слегка нахмурился. Оба князя были женаты на дочерях смоленского воеводы Ивана Святославича. Свояка Юрий любил. Месяца не проходило без того, чтобы он не навестил его. Выработалась в князе потребность во время крепкого пития изливать свояку душу. Свидригайло умеет слушать и советы добрые даёт.

Однако князь отвечал зло:

   — Знакома мне уже твоя доброта! Опозорила моих сыновей на Васькиной свадьбе! Вся Москва хохотом изошла!

   — Видно, придётся отписать брату Свидригайле, как его свояк великую московскую княгиню хулит.

Говорила с досадой великая княгиня — знала, не дойдут её слова до сердца Юрия Дмитриевича. Был бы жив Витовт, не дал бы внука в обиду, сумел бы его позор смыть. Свидригайло и сам всегда против старшего брата шёл, вот этим он и напоминает Юрия Дмитриевича. Однако великая княгиня не могла не знать, что упоминание о Свидригайле — единственная тропинка в душе Юрия, которая способна привести её к цели. Знала княгиня Софья и о том, что почитал Юрий своего побратима больше собственных братьев.