Окачундра - [2]
— Алябьев Геннадий Михайлович, сейчас на пенсии, сильно нуждается. Надо брать его за хобот и лететь в Перу.
— В гробу он это Перу видел.
— А зачем существует Нугзар со своей командой? Он сделает предложение, от которого тот не сможет отказаться.
Пораскинув мозгами, Павлик, в конце концов, поддержал идею, и приятели рванули к Нугзару. Неделя ушла на его обработку. Алябьева убедили 1500 долларов, положенные ему на книжку, и подробная информация о внучке из Томилино, с которой всегда могло что-нибудь случиться. Нашлась у него на антресолях и продолговатая фанерная коробка со скромной надписью «Изделие 22–09» и штампом ОТК.
Наконец в середине сентября экспедиция прилетела чартерным рейсом в Лиму, откуда двинулась по разбитому шоссе в сторону высокогорного плато Чачапояс. Бывшие борцы Арслан и Тенгиз, оформленные охранниками, представляли Нугзара.
Алябьев переносил путешествие плохо, в его мутных глазах застыл тихий ужас маленького человека, плотно сидящего на крючке судьбы. С заветной коробкой он никогда не расставался и решительно отказывался показать ее содержимое, утверждая, что нежный прибор может испортиться от сырости. График движения определял в основном он, опираясь на свой опыт.
Вечером 20 сентября, после недельного перехода по горам, шутники поднялись на последний перевал, ведущий к плато. До Эльдорадо, по словам Алябьева, оставалось около одного дня пути. Ночью, когда лагерь уснул, Геннадий Михайлович вышел из палатки. Было тихо, в небе сияли огромные южные звезды, легкий ветерок холодил грудь. Между скал Алябьев разглядел тлеющие угли и массивные фигуры кавказцев рядом. Один переворачивал шампуры с жарившимся шашлыком, другой сидел на камне, задумчиво пробуя ногтем острие длинного кинжала.
— Тенгиз! Что ты сделаешь, как только мы найдем золото?
После длительного раздумья тот отозвался:
— А ты?
— Ха, я, как истинный воин, выполню приказ командира — зарежу сопляка Павлика и умника Серегу.
— Кто же тогда зарежет старого осла?
— Зачем резать? Мы его отпустим, над пропастью. Пусть летит, куда хочет.
И собеседник довольно загоготали, а пенсионер уполз в свою палатку ни жив ни мертв. На следующий день, когда Серый зашел за ним, Алябьев не смог встать, жалуясь на боль в сердце. Весь день ребята поили его валерьянкой и кормили нитроглицерином, сдержано матерясь и надеясь, что он не помрет раньше срока. Вечером в палатку заглянул Тенгиз, приставил к его морщинистому кадыку кинжал и сказал, обнажая в улыбке крепкие золотые зубы:
— Если завтра ты, ишак плешивый, не встанешь, мы с тебя живьем шкуру сдерем и кошельков наделаем, понял?
Геннадий Михайлович лежал в гамаке бледный и вялый, как садовый хрущ, и голубые глаза его, неестественно большие за толстыми линзами очков, глядели по-детски беззащитно. Он покорно кивнул:
— Не беспокойся, Тенгизик, завтра все будет хорошо.
И действительно, утром 22 сентября Алябьев двинулся в путь вместе со всеми. До цели почти добрались уже поздним вечером. Как заверял Геннадий Михайлович, осталось пройти каких-нибудь пару километров по скалистой тропе. Ему вторил и проводник Хуан — коренастый индеец лет 45, в засаленном фетровом котелке и выцветшем пончо, с лицом, словно вырезанным из мореного дуба.
Улучив момент, Серый отозвал его в сторону и спросил напрямик:
— Что тут за окачундра бывает?
Минуты две тот бесстрастно смотрел куда-то вдаль, потом строго сказал:
— Дай 10 долларов, отвечу.
Серый сунул ему мятую бумажку. Хуан спрятал ее под пончо, присел на корточки, и, раскачиваясь, забормотал что-то нараспев, мешая испанский с кечуа. Молодой человек с трудом понял следующее:
— Однажды Господь собрал все сокровища верхнего мира — хананпачи на плато Чачапояс и спрятал за каменной дверью. И поручил стеречь ее Илье-пророку, который с тех пор летает над горами в своей огненной колеснице и истребляет всех, кто посягнет на них. Только раз в году он отправляется к Господу с отчетом. А называется его колесница «Окачундра», что в переводе с кечуа означает «Несущая гибель грешникам».
Серый обдумал легенду и опять спросил:
— Как спастись от окачундры?
— Надо больше молиться, — ответил Хуан и пошел в свою палатку.
Утром, едва непроглядный мрак ночи немного рассеялся, караван выступил в последний переход. Тропу было еле видно сквозь предрассветный туман. Но вот пришли на место, и в первых лучах солнца ясно обозначился вырубленный в подножии горы портал с огромной каменной плитой, загораживающей вход. Сбоку виднелась узкая щель.
Радость охватила путешественников. Арслан с гортанным воплем, размахивая тротиловой шашкой, бросился к порталу, Тенгиз стрелял в воздух. А между тем на горизонте появилась странная овальная тучка, сверкающая, как новогодняя электрическая гирлянда. Она быстро росла, приближаясь. От нехорошего предчувствия у ребят похолодело в груди. Хуан, едва взглянув на тучу, вдруг побледнел и с жутким воплем «Окачундра! Окачундра!» бросился в заросли кустарника. Тенгиз и Арслан, как зачарованные, смотрели на восток, откуда появилась окачундра, держа автоматы на изготовку.
Серый сгреб Алябьева за грудки и заорал в ухо, перекрикивая нарастающий гул: «Включай свою хреновину, Склифосовский!» Тот покорно вытащил из сумки «Изделие 22–09» и открыл коробку. Внутри лежал пожелтевший листок отрывного календаря за 22 сентября 1972 г. и небольшая фомка, сделанная из куска ржавой арматуры. Геннадий Михайлович сказал, вручая ее онемевшему парню: