Охотники за каучуком - [3]

— Ну и прекрасно, тем более, что первый вернувшийся туда рискует быть не особенно радушно встречен там!

— Без глупостей! .. Или я слишком сильно сдавил тиски на шее араба? — осведомился Геркулес.

— Ну, араб! Тот уж никого не выдаст: он лежит на палубе с тринадцатидюймовым ершом, прогнанным сквозь голову.

— Черт с ним! Ты, видно, хочешь, чтобы нас повесили, в случае, если изловят!

— Полно, я приму вину на себя… за себя я всегда отвечаю сам! Да и не все ли равно, немного больше, немного меньше крови?! Ведь вам известно, что я приговорен к смерти, а затем еще за другое дельце к бессрочной каторге… кажется, лет на сто с лишним. Но все это не мешает мне чувствовать себя как нельзя лучше. Я всегда готов держать ответ за свои поступки и потребовать должного наказания, если нас изловят! Я подставлю голову господину палачу, а вы заработаете всего только два года кандалов. Но до этого еще дело не дошло, а потому поговорим серьезно о более существенном! Вчера, в полдень, вернувшись с работ, я встретил в порту Жан-Жана! Знаешь эту рослую скотину, неумытую рожу с Мартиники, нашего бывшего товарища, помилованного пять лет тому назад? Ты, Нотариус, кажется, не знавал его, так как тогда еще не имел чести таскать за собой ядро на утеху правительству…

— Продолжай! — прервал его человек, названный им иронически нотариусом.

— Так вот, при виде его у меня явилась мысль заставить помочь мне в давно задуманном мною плане побега. Из разговора с ним я узнал, что он служит матросом на тапуйе (туземном голете), поддерживающем сообщение между Кайеной и рудниками Марони; что он должен остаться один на своем судне, тогда как его патрон и остальные служащие отправятся в город, на праздник, гулять. Это ему было не совсем по вкусу, как я видел, и он признался мне, что не задумался бы покинуть тапуйю, если бы у него в кармане был хоть один медный грош.

«Жан-Жан, — говорю я ему, — есть у меня одна завалявшаяся двадцатифранковая монета, и я готов отдать ее старому товарищу, но только при одном условии, а именно: ты сегодня вечером ровно в десять часов, ни раньше ни позже, явишься, рискуя получить пулю в лоб, привязать надежную лесу к обрывку веревки, который будет свешиваться из двенадцатого люка на штирборт „Форели“. Леса эта должна быть достаточно длинна, чтобы ее хватило от „Форели“ до твоего тапуйя!

Привязав лесу, ты преспокойно вернешься к себе на судно, положишь в пирогу, на которой ты ездил, четыре весла, четыре фляги, четыре абордажных палаша и мешок маниоковой муки, а затем крепко привяжешь пирогу к лесе, конец которой остался у тебя. Понял? »

— Понял! — проговорил тот, лукаво подмигивая глазом. — Я согласен, но только с условием, что ты прихватишь с собой моего земляка Амелиуса!

— Но ведь он в береговом остроге! — сказал я.

— Мне дела нет! Устрой так, чтобы его предупредили!

— Ну, ладно! Вот тебе червонец! — сказал я. — И вы все знаете, что Жан-Жан сдержал свое обещание, и Геркулес выудил на удочку пирогу, на которой мы находимся теперь.

— Да, но ты не сдержал своего обещания, так как его земляка Амелиуса или, как мы его называем, «Маленького Черныша», с нами нет.

— Потерпи немного, Нотариус, и ты увидишь, что черный каторжник всегда держит свое слово. Я всячески старался уведомить его сегодня в течение всего дня, и вот мне посчастливилось увидеть разгружавших лодку с привозным мясом Кривого, Мабуля, Шоколада и того долговязого араба, у которого изображена на виске синяя молния. Я поручил им передать Маленькому Чернышу о побеге, на что они согласились при условии, что и они присоединятся к нам.

— Как хотите! Это уж ваше дело, — отвечал я и назначил местом встречи Северный мыс «Обысканного залива», где с двенадцати ночи те, кто прибудет на место раньше, подождут остальных.

«Прекрасно! — заявил Кривой. — Все остальное я беру на себя. Вместо того, чтобы возвращаться на ночь в каменный мешок, мы удерем прямо на лодку и по каналу Лосса прямо в путь к „Обысканному заливу“! »

— Теперь вы видите, ягнятки, как обстоит дело! Пролог разыгран; мы приступаем к первому акту пьесы! — заключил свою речь Луш.

— Начало прекрасно, — проговорил Нотариус после минутного размышления, — но что же будет дальше? Там скоро узнают о нашем побеге и устроят погоню за нами. Нас станут преследовать как бешеных собак… нам придется бежать без оглядки через леса, кишащие ядовитыми насекомыми, опасными гадами, хищными животными…

Громкий насмешливый взрыв хохота был ответом на этот перечень опасностей, ожидающих беглецов, и саркастический голос Луша возразил:

— И глуп же ты, Нотариус, для человека ученого! .. Правительство мало беспокоится о беглых каторжниках в этих краях: ему слишком хорошо известно, что нас всюду караулят бесчисленные препятствия, непреодолимые для дураков, конечно. Почти все бежавшие с каторги, после целого ряда бед и невзгод, рады-радешеньки вернуться, издыхая от голода, изнуренные лихорадками, измученные и изнемогающие, и подставить свою лапу, чтобы ее заковали в тяжелую цепь с ядром в качестве брелока!

— Так значит, я прав!

— Ну а я тебе повторяю, что ты глуп! Ты забываешь, что эти несчастные не имеют чести состоять под командой господина Луша, красы и венца всех гвианских каторжников, лукавца из лукавцев и хитреца из хитрецов, могу сказать не хвастаясь! Господин Луш все давным-давно обдумал; он ничего не сделал наобум, как бы можно было подумать, судя по неожиданности и поспешности этого бегства. План у меня давно был выработан, но сегодня представился удобный случай, — и я воспользовался им.