Охотники на людей - [12]

Чтобы хоть как‑то себя успокоить, я все списывал на разыгравшееся воображение.

Время от времени мне попадались ответвления с непонятными обозначениями, знаками и надписями на стенах. Цифры, буквы – возможно, я слишком устал, чтобы воспринимать их значение.

Тоннель заканчивался массивными открытыми воротами и огромным квадратным помещением с невероятно высоким потолком. В «пещере» – так я сходу окрестил этот огромный зал – было много интересного, начиная от четырех огромных ворот, всевозможных табличек с надписями типа «Изучай и исполняй правила техники безопасности. Обезопасишь себя от травматизма», различных механизмов, балок и конструкций непонятного назначения, заканчивая двумя погрузчиками и широкой бетонной лестницей со стоптанными до вмятин ступенями, ведущими куда‑то вверх. Около часа ушло на то, чтобы обойти и осмотреть зал.

Поскольку все было закрыто, ничего полезного нигде не удалось ни найти, ни открутить, ни отломать, а любопытство не давало покоя, я отправился вверх по слабо освещенной, до жути напоминавшей все советские дома, лестнице.

Глава 6

В заброшенных, забытых или покинутых сооружениях есть что‑то особенное, что всегда манило к себе людей. Особенная энергетика таких мест, хранящих память прошлого, как магнит притягивает души, блуждающие в поиске. Находясь рядом, любой заглянет внутрь, но далеко не каждый отважится войти. Кто побывал там однажды и ощутил безмерную тоску вечности, вернется туда снова. Кто погрузился в бескрайнюю пустоту, тот наполнил свою душу совершенно иным смыслом и сможет услышать то, чего не слышал, увидеть то, чего не видел. Новые ощущения, и, возможно, новые чувства. Кто хотя бы раз побывает в таком месте, не сможет остаться прежним…

Слабый желтый свет ламп смешивался с причудливой игрой отбрасываемых мною теней. Картина, которую дополняла звенящая тишина, создавала ощущение сумерек. Казалось, будто я бреду по окраине знакомого города, где старые фонари заливают грустную пустоту вечерних улиц тусклым золотом осени. Для полноты ощущений не хватало лишь устало шелестящих под ногами листьев и легкого ненавязчивого теплого ветерка, который бы ласково трогал лицо и руки, показывая дорогу.

Как это ни странно звучит, но стены сливались с тенью, приобретая четкость лишь тогда, когда я останавливался и всматривался в их замысловатую узорчатую бетонную поверхность, кое–где сохранившую следы краски. Стоило лишь отвести глаза в сторону, или отвернуться, как тотчас текстуры – а именно такую аналогию подобрал этому явлению мой мозг – снова начинали «выгружаться» и стена тонула во мраке. Как интересно устроен наш ум: он пытается найти объяснение новому, опираясь на то, что уже есть в его кладовой, никак не желая принять саму природу явления, абсолютно отрицая новые факты, противоречащие его константам. Не будь это так, не принимай человек на веру ошибочные знания, не будь он «стадным животным», давно бы перемещался между мирами. Всего‑то и нужно – иметь свое мнение, отстаивать его, поверить в то, во что не верил раньше, суметь принять новое.

Поднимаясь вверх по лестнице, я краем слуха, почти на грани слышимости, больше ощутил, нежели услышал какой‑то непонятный шум, отдаленно напоминавший чей‑то разговор. Сначала я подумал, что мне все это кажется, но чем выше я поднимался, тем громче и отчетливей слышались звуки непонятной возни и слова. Что‑то особенное было в том, что я слышал, что‑то, чего я не мог объяснить, но от чего недобрый холодок пробегал по спине и рукам.

Любопытство тянуло меня как можно быстрее найти источник возни и посмотреть, что же там такое происходит, но осторожность, благоразумие, некоторая доля страха да инстинкт самосохранения заставляли замедлить шаги и, насколько это было возможно, прижаться к стене, попытавшись слиться с ней. Мне хотелось стать частью тени, погрузиться во мрак, и, оставаясь невидимым, двигаться вперед. Как я завидовал ниндзя или мастерам, знавшим о тени все и умевшим прятаться в ней. Мои знания в этой области были очень скудны, а потому оставалось лишь надеяться, что ночь, проведенная в печи, спрятала мое лицо, а в особенности лоб, за маской из сажи и угля.

Любопытство. Сколько душ принадлежит тебе? Сколько трофеев в твоем жилище? Скольких ты научило жизни, даровав им ее? Не пьешь ли ты сейчас кофе в компании с моей судьбой? Не улыбаешься ли, глядя на мои робкие, неловкие и по–детски наивные попытки заглянуть в глаза твоей очаровательной гостье?

Наконец я оказался перед грудой трухи, бывшей некогда массивной дверью, вырванной какой‑то безумной силой вместе с коробкой, наличниками да фрагментами бетона, и искрошенной в щепы. За изувеченным дверным проемом тянулся, теряясь далеко в бесконечности, длинный неширокий коридор, полный костей и мусора. Обстановка всем своим видом подсказывала, что эта часть подземелий должна быть обитаема.

Тут не было ламп, но было довольно светло, и я никак не мог понять природу происхождения этого света. Помимо освещения это место имело странную акустику: тихий звук моих шагов мгновенно растворялся в тишине, чтобы через секунду вернуться раскатами грома, крик же, напротив, почти сразу же пытался порвать барабанные перепонки и затем долго–долго вторил мне шепотом, переплетаясь с голосами, звучавшими из стен.