Охотник вверх ногами - [74]

А через несколько дней позвонила Эвелина и сказала, что у нее такое чувство, даже уверенность, что если я приму обратно советский паспорт, то все пойдет так, как раньше.

— Почему вы так в этом уверены?

— Так думают папкины друзья.

Ценное указание!

Значит, прежде всего — ни за что не брать обратно советский паспорт.

Это был первый шаг.

А дальше я пошел по пути, который мне когда-то подсказал Вилли для ухода из разведки: делать себя невыносимым. Только в других обстоятельствах. Создать положение, при котором властям, то есть КГБ, придется в какой-то момент решать, что же со мной делать: уничтожать или избавляться от моего присутствия.

Прошел год. Я не упускал ни одной возможности сделать свое присутствие в СССР нежелательным, по мере сил увеличивая в то же время число людей, которые подняли бы шум на Западе в случае моего ареста. Я спешил, зная, что мне отпущено немного времени. Я боялся попасть в категорию тех, кто делает то же самое годами и все еще ждет разрешения уехать.

23. «В борьбе обретешь ты право свое»

Не позвони мне 2 декабря 1972 года инспектор ОВИРа Маргарита Ивановна Кошелева, улетел бы я два дня спустя в Вену, оттуда, вероятно, в Рим, и виза в Израиль могла остаться простой формальностью, способом уехать из России.

Я не прожил бы увлекательных одиннадцать месяцев, поначалу страшных, а потом замечательных.

В России я журналистику бросил вскоре после войны из брезгливости. И хотя, работая на радио, был членом Союза журналистов, принципиально зарабатывал на жизнь только переводами. Снова писать я начал только, когда у меня отобрали визу. Тут я ухватился за единственное грозное для советской власти оружие: гласность!

Кричать!

Кричать обо всем, что делают с нами, обо всем, что творится вокруг нас. О беззакониях и произволе. Пусть нашим дорогим советским властям нужно будет что ни день, что ни час хотя бы крутиться, что-то объяснять, в чем-то оправдываться, от чего-то откупаться.

Да и у западных партнеров пусть не будет отговорки: мы не знали!

Пусть знают не только о глобальных проблемах, но и о мелочах. Не только о ГУЛаге и кровавом палачестве, а еще и о хамстве, о мелком жульничестве, о том, как плутует советская власть: на обмене денег, на краже посылок, на всем!

Пусть знают, что наряду с грандиозным политическим обманом идет еще и ежеминутное объегоривание.

И еще мне тогда казалось, — недолго, правда, — что нуждающийся в Западе, в его хлебе и технологии Советский Союз будет чутко прислушиваться к мнению тех, на ком он паразитирует.

Верил я также, что стоит Западу достоверно узнать обо всем, что творится в России, — и он содрогнется от возмущения. И тогда наши руководители начнут юлить и замаливать грехи.

Со временем я сумел оценить железную выдержку Запада, выдержку, которая позволяет ему ни перед чем не содрогаться, и наступил также момент, когда не вполне уже было ясно: то ли Россия нуждается в западном хлебе и технике, то ли Запад не знает, на что пойти и в какую позу стать, лишь бы сбыть свое добро СССР. Но все же остался и остаюсь при твердом убеждении: необходимо кричать!

И мы вопили!

Не всякий крик, однако, доходит. Техника спасительного и действенного крика отрабатывалась на практике. Евреи-отказники кричали и раньше, до меня. Уже был контакт с иностранными журналистами, даже пресс-конференции (так назывались встречи, куда приходило сразу много народу).

Об одной из таких встреч, протекавшей в доме на Яузском бульваре, мне рассказал мой американский друг.

Организаторы толпились в одном конце большой комнаты и спорили, что и как говорить приглашенным корреспондентам. Час назначили неточно, и все пришли в разное время. Было зачитано несколько писем и заявлений, но перевода не было.

Постепенно нам удалось внести больший порядок. Четкое и по возможности краткое вводное заявление я переводил заранее на английский. Текст размножался и сразу всем вручался на тот случай, если ГБ накроет нас до того, как мы успеем что-то рассказать. О времени встречи устно, на улице сообщали одному инкорру. Он таким же образом передавал другим.

Люди приходили разными маршрутами, врозь, но в одно и то же время. Наших гостей старались чем-нибудь угостить или хотя бы напоить чаем. После чтения заявления задавались вопросы. На них обычно отвечал я.

Постепенно журналисты узнали адрес: Котельническая набережная, дом 1/15, корпус «В», подъезд 6, второй этаж, квартира 78. И телефон, пока мне его не отключили: 227-47-89.

Иногда приходили и не журналисты.

По субботам мы шли на улицу Архипова, где у синагоги обычно бывали приезжие евреи из Америки, Англии, Франции... Оттуда мы часто приводили их к нам домой. Благо близко — по Солянке и через мост.

* * *

«20 апреля семеро американских студентов в здании московского ОВИРа разбросали листовки с призывом: „Отпусти народ мой!“ Милиция вывела демонстрантов на улицу, после чего они уселись на тротуаре и распевали еврейские песни. Вскоре они были доставлены в отделение милиции, а затем, после вмешательства американского посольства, освобождены. Сообщают, что московские еврейские активисты приветствовали демонстрантов».