Охотник вверх ногами - [27]

Не произносивший никогда ни слова, он как-то особенно смачно и громко сморкался в пальцы, стряхивая сопли на землю широким жестом. А руку вытирал либо о собственный зад, либо, если бывал в помещении, о занавеску. Когда Ваупшасов по долгу службы бывал в испанских министерствах, там это производило большое впечатление.

Во вторую мировую войну, когда я снова встретил Ваупшасова под Москвой, я уже знал, что вещевое довольствие солдата Красной армии не включает носового платка, равно как и туалетной бумаги.

Правда, офицерскому составу носовой платок положен. Но Ваупшасов был в душе демократ и сохранял солдатские привычки.

* * *

Для нового поколения советских людей Вилли был чужой. Да и для профессии своей он был чужой. Уже потому, что для него существовали нравственные категории и люди делились на плохих и хороших, на подлецов и честных, на любимых и нелюбимых.

С такими повадками карьеры не сделаешь.

И еще — наследие отца. Он не мог изжить дух «старого большевика», забыть о том, что привело его когда-то в разведку. Ведь многих его сверстников, или людей чуть помоложе, то есть людей моего поколения, в разведку СССР приводила та же тропа, что вела в ряды Интернациональных бригад в Испании, в ряды Сопротивления во время войны, в ряды компартий всего мира.

Я тоже принадлежу к поколению людей, которые долгое время думали, что присущие земному существованию горькие тяготы могут быть исцелены через революцию, упраздняющую эксплуатацию человека человеком.

Но пока мы суетились по всему миру — в окопах Испании, в компартиях, в Сопротивлении, в бесчисленных резидентурах, там, наверху, в Москве, креп и мужал всесильный холодно-равнодушный государственный аппарат.

Железная метла предвоенных чисток задела Вилли краем. Его выгнали из разведки, и к началу войны — как я уже говорил — он работал инженером на одном московском заводе.

В минуту опасности родина, однако, не забывает своих верных сынов, и вскоре после 21 июня 1941 года его вызвали в ЦК и предложили снова работать в разведке. Он очень обрадовался, что люди его поколения нужны. Думал — что-то изменилось.

Облачившись в форму капитана государственной безопасности, Вилли Фишер всю войну честно трудился: обучал работе на ключе и общим концепциям шпионажа молодых нелегалов вроде меня, ездил по лагерям военнопленных, отбирал кандидатов для вербовки, подменял или контролировал немецких радистов, заброшенных в тыл советских войск и попавшихся. Иными словами — делал, что велят. Подчас немного ворчал.

В разговорах, в зависимости от настроения, проскальзывали разные оценки будущего. Иногда он утверждал, что после войны «многое изменится», что «будет лучше». Иными словами, вернут из ссылки, если уж не с того света, старых большевиков, соратников отца, и они снова займут ответственные посты, что лучше будет таким, как он, сыновьям старых большевиков. Что не так стремительно будут продвигаться по службе стяжатели и карьеристы нового поколения.

— Говно наш Вилли, — говорил мне в конце войны мой шеф по Четвертому управлению Миша Маклярский, — говно и ж...!

В несколько иных выражениях, но не более лестно, Вилли оценивал Маклярского. А ведь Михаил (Исидор) Борисович был человек немного плутоватый, но вовсе не злой. Любящий отец и заботливый муж, неплохой, по советским понятиям, товарищ.

Оба видели правильно, а судили несправедливо. Разумеется, Вилли был шляпа, а Маклярский — плут, но не столько в силу личных свойств, сколько от разницы поколений. И дело тут не в возрасте, — Вилли был всего года на три старше, — а в принадлежности к иной исторической эпохе.

Сын старого большевика-эмигранта, Вилли вырос в Англии, и выбрал, пусть под решающим влиянием отца, свои коммунистические убеждения.

Миша, сын одесского портного, которого он потом с трудом выдавал за рабочего от станка, ничего не выбирал, кроме карьеры.

А Вилли служил великой идее. Делал мировую революцию.

Вилли осторожно осуждал начальника управления Судоплатова за то, что тот гонял двух офицеров в какое-то подмосковное закрытое хозяйство возить ему оттуда на дачу яблоки.

Маклярский тоже переживал: как изловчиться в голодной Москве военных лет раздобыть яблоки, чтобы, по примеру Павла Анатольевича, кушать их по утрам для сохранения свежего цвета лица.

Смена эпох, поколений. Становление советской разведки и советского общества, и торжество карзубых.

Торжество принципа: личные качества не имеют значения, а имеет значение преданность начальству, а также «соответствие» и «принадлежность». Соответствие новым стандартам и принадлежность к новой разновидности «гомо советикус», взращенного на последних достижениях единственно научной идеологии.

А идеология эта к концу войны сделала в сложной спирали своего развития принципиально важный виток, творчески вобрав в себя и марксистски переосмыслив и обосновав несправедливо забытый антисемитизм.

Любая разведка зависит от смены внешнеполитических союзов и целей, а также от перемен во внутренней политике. Но советская разведка зависит еще и от идеологии. А потому, когда в связи с новыми установками служба еврея в разведке стала таким же нонсенсом, как его служба по ведомству иностранных дел СССР, Вилли оказался вновь обречен на вылет.