Охотничья луна - [3]

Вскоре я приспособилась к новой жизни и нашла, что с девочками мне интересно. Они были из разных стран, и, естественно, я подружилась с англичанками. В каждой комнате жили две девочки, и всегда разных национальностей. В течение первого года со мной жила немка, а второго — француженка. Это было хорошо придумано, поскольку действительно помогало нам совершенствовать знание языков.

Дисциплина не была строгой. Мы ведь были не совсем детьми. Девушки приезжали обычно в шестнадцать — семнадцать лет и оставались до девятнадцати — двадцати. Мы были здесь не для того, чтобы получать основательное образование, но из каждой из нас следовало сформировать светскую даму, как сказала мадам де Герэн. Важнее было хорошо танцевать и непринужденно поддерживать беседу, чем обладать знаниями в литературе и математике. Большинство девушек после Шаффенбрюккена сразу дебютировали в высшем свете. Одну или двух, как и меня, ждало нечто совершенно иное. Многие были симпатичными и рассматривали пребывание в Шаффенбрюккене как важнейшую часть своего воспитания, от которой нужно получить максимум удовольствия.

Хотя жизнь во время занятий не отличалась особой дисциплиной, за нами велось строгое наблюдение, и я была уверена, что если бы какая-нибудь из девушек позволила вовлечь себя в скандал, ее тотчас же отправили бы домой, поскольку всегда были честолюбивые родители, жаждущие поместить дочь на освободившееся место.

На Рождество и на летние каникулы я ездила домой, и мы с тетей Пэтти весело проводили время, обсуждая Шаффенбрюккен.

— Должна тебе сказать, — говорила тетя Пэтти, — когда ты окончишь учебу в Шаффенбрюккене, у нас будет самый замечательный светский пансион для девушек в стране. Дейзи Хетерингтон позеленеет от зависти.

Так я впервые услышала имя Дейзи Хетерингтон. Я без энтузиазма спросила, кто она такая, и получила информацию, что у нее в Девоншире школа, репутация которой почти соответствует истинному положению дел. Жаль, что я не расспросила подробнее. Но тогда мне, вполне естественно, не пришло в голову, что это может оказаться важным.

Я подошла к периоду, которому предстояло стать моим последним семестром в Шаффенбрюккене. Был конец октября, и стояла чудесная для этой поры погода. В Шаффенбрюккене было много солнца, и от этого казалось, что все еще длится лето. Днем было жарко, но как только солнце скрывалось, время года давало о себе знать. Тогда мы теснились у огня в общей комнате.

В ту пору моими лучшими подругами были Моник Делорм, с которой мы жили в одной комнате, и Лидия Маркем с живущей в ее комнате Фридой Шмидт. Мы всегда были вместе, много разговаривали и часто выбирались в город. Иногда мы ходили туда пешком, а если в город отправлялся фургончик, некоторые из нас могли поехать в нем. Мы гуляли в лесу, что разрешалось для групп из шести человек или, как минимум, из четырех. Нам предоставлялась определенная свобода, и мы нисколько не чувствовали себя связанными.

Лидия сказала, что пребывание в Шаффенбрюккене напоминает ожидание поезда, который должен прийти и увезти тебя туда, где ты будешь, как полагается, взрослым человеком. Мне было понятно, что она имела в виду. В наших судьбах школа была лишь перевалочным пунктом — ступенькой к какому-то другому месту.

Моник была из знатной семьи, ее практически сразу ждала подходящая партия. Отец Фриды сделал себе состояние на гончарном деле. Лидия принадлежала семье банкиров. Я была немного постарше, и поскольку на Рождество должна была покинуть школу, воображала себя существенно старшей.

Мы заметили Эльзу почти тотчас же, как она поступила в наше заведение. Она была маленькой, хорошенькой девушкой с вьющимися светлыми волосами и синими глазами, живой — в ней было что-то от эльфа. Она не была похожа ни на одну из других служанок. Наняли ее в спешке, потому что одна из горничных сбежала с мужчиной, и мадам де Герэн, должно быть, решила взять Эльзу на испытательный срок до конца семестра.

Если бы мадам де Герэн по-настоящему знала Эльзу, она наверняка не разрешила бы ей остаться даже на короткий срок. Она совершенно не была почтительной, и, казалось, ни Шаффенбрюккен, ни кто бы то ни было в нем не производил на нее никакого впечатления. К нам Эльза относилась по-товарищески, как будто она одна из нас. Некоторых девушек это сердило; нас четверых это скорее забавляло; возможно, именно поэтому она часто появлялась в наших комнатах.

Иногда она приходила, когда мы все четверо были вместе, и каким-то образом пристраивалась к беседе.

Она любила слушать о наших семьях и задавала много вопросов. «О, я хотела бы съездить в Англию, — говорила она, — или во Францию, или в Германию…» Она вовлекала нас в разговор и выглядела очень довольной, слушая рассказы о нашей жизни, а мы с удовольствием шли ей навстречу.

Сама она потеряла положение в обществе, сказала она. На самом деле она не была служанкой. О нет! Она считала, что ее ждет обеспеченное будущее. Ее отец был… ну, не то, чтобы богат, но ни в чем не нуждался. Ее должны были представить в обществе. «Не так, конечно, как вас, юные леди, но скромным образом. А потом мой отец умер. И стоп! — она взмахнула руками и взвела глаза к потолку. — Это был конец славы маленькой Эльзы. Никаких денег. Эльза предоставлена самой себе. Мне ничего не оставалось, как пойти работать. И что я могла делать? К чему меня подготовили?»