Охотничьи были - [5]
Дроздята, как по команде, закрыли глаза, замерли, слились с гнездом. Кочка, на кочке пучок прошлогодней травы, — больше ничего нет. Ловко прячутся. Рядом пройдешь, смотреть на них будешь — не увидишь.
Взял одного в руки. Что будет? Дроздиха заголосила истошно:
— Чок! Чок-чок! Чок! Чок-чок! Чок! Чок-чок! Спасите! Спасите! Спасите!
Вылетел из куста и папаша-дрозд, уселся на вершинку дерева, крикнул:
— Т-р-р! Чок-чок! Тр-тр-р! На помощь! На помощь!
И налетела стая дроздов. Поднялся такой треск, гвалт и писк, что в ушах у меня зазвенело. Орут.
— Безобразие! Разбой! Когда это прекратится?
Я положил дрозденка обратно в гнездо. Шум немного утих. Слышу, отец-дрозд советует:
— Сынок, тебя обнаружили. Попытайся сбежать, иначе пропадешь.
Мой дрозденок вскочил и кинулся в траву. Я его поймал и водворил на место. А остальные прикорнули, будто и нет их.
Дрозд опять советует:
— Не так, сынок, ты вначале притворись, что тебя нет, а потом прыг — и в траву. Только быстро.
Дроздиха совсем голову потеряла, на дрозда кричит:
— Ах, ничего ты не понимаешь! Он должен сидеть! Нет, бежать! Нет, сидеть! Ах! Ах! Ах!
Дрозденок притих, глаза закрыл.
Стая успокоилась.
Вдруг дрозденок — прыг из гнезда. Едва успел поймать его.
Снова гвалт поднялся. Кричат, ругают меня. Положил беглеца в гнездо. Все утихло. Опять голос дрозда раздался:
— Дети, вы двое сразу да в разные стороны. Тогда он не поймает.
Выскочили два дрозденка, один налево бросился, другой — направо. А дроздиха крылом меня чуть не по носу чиркнула. Поймал обоих. Они запищали. Ох и шум тут начался. Ну, думаю, хватит их мучить, посажу в гнездо и отойду подальше, а потом посмотрю, что будет.
Только я пять шагов сделал, как дроздиха к гнезду кинулась, заголосила:
— За мной! Милые! Быстрее! Быстрее! Он еще тут! Близко! Быстрее!
Через минуту все стихло. Я вернулся. Гнездо было пусто. Поискал кругом в кустах — никого не нашел, конечно. Да разве их найдешь, когда они запрячутся…
Казалось, косач бормочет и чуфыкает совсем рядом. Но я прошел уже с километр, а он все еще где-то впереди. В безветренное раннее утро звуки разносятся далеко.
Иду не торопясь, не даю воли ногам. Если им позволить — они так потащат, что оглянуться не успеешь, как мимо косача проскочишь. Вот он, за той грядкой березняка. Там, где большая береза стоит. Там поляна. Я ее знаю. На той поляне и пляшет тетерев. Я его не вижу, но сейчас знаю — он там.
Я не успел еще выбраться на поляну, как косач заметил меня. Он замолк — и замер, как обгорелый пенек. Долго мы стояли не шевелясь. Меня утомила неподвижность. Я перенес тяжесть тела на одну ногу. Хрустнула веточка под каблуком. Косач с громом поднялся и начал набирать высоту. Я увидел его мелькающим в просветах между вершин голых березок. Вот он поравнялся со старой березой, уныло опустившей пряди своих ветвей. После выстрела я прыжком выскочил на поляну. Вижу — черная птица, мелькая белым подхвостьем, бьется под березой.
Рассматриваю свою добычу — краснобрового красавца, с перьями, отливающими на груди вороненой сталью. Он и мертвый еще не остыл от своей любовной песни — перья на шее стоят торчком, и она кажется могучей.
Вдруг крупная капля звонко ударила в кисть руки. Рядом со мной на землю посыпались капли одна за другой. Дождь? Откуда? Небо чисто, голубизна его прозрачна. А сверху каплет и каплет.
Заметил, что эта капель только под березой, где я стою. Внимательно посмотрел на нее, понял: дробь зацепила и дерево.
И вот плачет береза, оплакивает птицу, которую кормила плотью своей, которая не раз пела на ней песню весны, жизни.
А. Толстиков
НА ПОДКОВЕ
Проснулся я от холода задолго до рассвета. Вечер накануне был теплый, и я прилег у основания стога, прижавшись к нему спиной, чуть прикрыв себя, как тонким одеялом, слоем душистого свежего сена. Тяжелый туман, поднявшийся ночью с озера, пропитал сено, мою легкую одежду, студил тело. Холодновато бывает перед рассветом в конце августа. Передергивая плечами, вылез из своей норы, потопал плохо гнущимися ногами, помахал руками, стараясь шлепнуть правой ладонью по левой лопатке, а левой ладонью по правой лопатке. Немного согрелся, сбегал до ближайшего куста, набрал там сухих веток и развел маленький костерчик. Костерчик мой в пригоршни взять бы можно, и все-таки тепло от него ощутимое и веселее с ним. Подкармливаю огонек хрустящими ветками ивняка, жду рассвета. Над головой в непроглядном тумане изредка просвистят утиные крылья, с озера донесется спокойное «кря-кря…» Сердце от этих звуков начинает биться как-то по особому — вкрадчиво.
Озеро согнулось огромной подковой. Его так и называют. Между концами ее — километр. Я в центре этой подковы, в кустах. Она — рядом, но ее не видно.
Становится светло, хочется взять ружье и пойти на берег, где щетинятся густые заросли хвоща. Сдерживаю себя, знаю — бесполезно начинать охоту, когда луга будто молоком залиты вровень с верхушками деревьев. До стога вот пять шагов, а он выглядит серой размытой тенью. Уток не увидишь, только распугаешь.
Ветерок бы поднялся, что ли, разодрал бы туман в клочья и унес подальше. Но ветра нет. Остается ждать солнца. Оно поднимется и растопит эту белую пелену.
