Охота за ведьмами - [8]

Тут пастор совсем разъярился и закричал: мало того, что она ведьма и колдунья, так она еще и упирается и все отрицает, но ничего, он знает, как ей язык развязать, он тотчас же пошлет за… А за чем или за кем он пошлет, я так и не узнал, потому что как раз в это время кто-то из толпы крикнул: «Уж не с дьяволом ли ты себе и сына прижила? У тебя ведь мужа-то нет, а честный парень с колдуньей спать не станет!»

И тогда все эти люди, что стояли вокруг, зашумели опять, заорали, а один вдруг заметил меня и закричал: «Держи его, лови его!» Но я уже успел выскочить из толпы.

Я побежал через поля к лесу, а вся эта свора бросилась за мною следом, да я бегаю быстрее их, так что они меня не догнали. Но с того дня я уже больше не смел показываться в деревне и только по ночам вылезал из своего укрытия.

Раньше я всегда боялся темноты, а в те дни я узнал, что темноты бояться нечего. Она даже может стать человеку добрым другом, если ему приходится прятаться.

Эсбен сидел на дне лодки; один из шпангоутов давил ему в спину, и ему стало больно. Он встал, пересел на нос и подпер голову рукой.

— Прятался я все время где-нибудь в придорожных кустах. Однажды я увидел повозку, которая ехала в наше селение со стороны Скиве. Сам не знаю почему, но я сразу почувствовал, что это как-то связано с моей мамой, и, когда стемнело, я потихоньку прокрался опять к пасторской усадьбе. Я прополз на животе через пасторский сад и очутился в проулочке между домом и какой-то надворной постройкой. Нигде не было видно ни единого огонька, и я совсем уже собрался ползти обратно, как вдруг услышал мамин голос. «Нет, нет… только не это», — сказала она. И мне показалось, что она плачет. Но она плакала тихо, не кричала. Тогда еще не кричала.

И тут я понял, откуда донесся ее голос. Примерно в середине этого проулочка в каменной стене дома внизу, у самой земли, было отверстие. Я догадался, что это окошко, которое ведет в подвал. Тогда я подполз ближе и попробовал в него заглянуть. Оно было чем-то закрыто изнутри, но не совсем плотно, поэтому часть подвала была мне видна. Но людей, которые там были, я не видел. Еще я понял, что там горит в очаге огонь, потому что на стене были отсветы пламени.

Я лежал и смотрел в это окошко и вдруг услышал голос пастора: «Эллен, дочь Педера, признаешь ли ты себя ведьмой?»

Я слышал, как мама ответила «нет», совсем тихо, слабым голосом. И тут я увидел внизу какого-то незнакомого мне человека. Он шел по той части подвала, которая была мне видна, и нес в руках раскаленную железину.

Я не успел его толком рассмотреть, потому что он очень быстро прошел в другой конец подвала, который я не видел. Опять я услышал голос пастора, он повторил тот же самый вопрос: «Признаешь ли ты себя ведьмой?»

И вдруг раздался крик! И потом снова и снова, он делался все громче и громче, а потом постепенно начал стихать, и под конец я услышал, как мама простонала: «Да».

Я заплакал, и мне захотелось поскорей убежать оттуда прочь, но тут пастор спросил маму, правда ли, что она летала на помеле на шабаш. Она сначала сказала, что нет, а потом опять начала кричать, и кончилось тем, что она и на этот вопрос ответила: «Да».

Пастор снова стал ее о чем-то спрашивать, но я не выдержал и убежал. И, пока я продирался сквозь кусты живой изгороди, я опять услышал мамин крик.

Эсбен умолк, у него полились слезы. Солнце спряталось за облако, а на юге поползли из-за горизонта сизо-фиолетовые тучи. Ханс еще раньше надел свой балахон. Небо над фьордом понемногу меняло окраску. Свет сгустился и утратил яркость — по всем признакам надвигалась гроза.

Взявшись за весла, Ханс медленно греб по направлению к вершам. Но тут взгляд его скользнул по подножию холма, и он, энергично табаня одним веслом, резко развернул лодку носом к берегу.

— Возьми себя в руки, Эсбен. К нам с тобой опять гость пожаловал.

Глава 7

Незнакомец стоял, дожидался, когда они высадятся на берег. По виду это был обыкновенный крестьянин, в одежде из грубошерстного сукна и деревянных башмаках. Необычно в нем было лишь то, что одна его рука была неумело обмотана тряпкой. Лицо у него раскраснелось и покрылось испариной, было очевидно, что ему нездоровится.

— День добрый, милости просим.

Ханс испытующе взглянул на незнакомца, который тихо пробормотал ответное приветствие.

— В гости к нам или, может, по какому делу?

— Это смотря как выйдет. Тебя, что ли, кличут Ханс Голова?

— Ну, хоть бы и меня, что тогда?

— Палец у меня сильно разболелся.

— Что ж, ступай к пастору.

— К пастору? Чем же он мне поможет?

— А это уж ты у него спроси. Вон там, — Ханс указал в сторону горла бухты, — недавно сожгли одну несчастную женщину. Единственно, в чем она провинилась, — она пользовала больных людей, которые к ней приходили. Так вот, пастор самолично послал в Скиве за палачом, а люди, которых она исцеляла, первыми же потребовали суда над нею. У меня нет особого желания стать следующим после нее.

— Да что ты, разве б я мог…

— О, еще как сможешь, коли у нас тут тоже затеют охоту за ведьмами. Показывай свой палец!

Крестьянин осторожно размотал тряпку. И Хансу и Эсбену тотчас стало ясно, что он нисколько не преувеличил, сказав, что палец сильно разболелся. Указательный палец был иссиня-багрового цвета, толстый и надутый, точно колбаса, а вся кисть и рука до локтя так распухли, что пальцы растопырились и торчали в разные стороны.