Охота за слоновой костью - [8]

Лесничие приближались, непрерывно стреляя. Выстрелы превратились в непрерывный рокот. Все стреляли в мозг. Со звуком, с каким наносят хороший удар клюшкой для гольфа по мячу, пуля пробивала череп; слон дергался и вскидывал голову. При каждом выстреле один из слонов падал замертво или, ошеломленный, замирал. Большинство погибало мгновенно; подгибались передние ноги, потом с глухим стуком, словно мешок кукурузы, падала голова.

Если пуля миновала мозг, но проходила близко от него, бегущий слон, пошатнувшись, спотыкался и падал, трубя, бессильно подняв хобот к небу.

Одного из детенышей придавило тушей матери и сломало спину, он лежал и кричал от страха и боли. Некоторые слоны оказывались внутри завала из тел павших сородичей и вставали на дыбы, пытаясь перебраться через трупы. Снайперы стреляли в них, они падали на мертвых, по ним карабкались новые и в свою очередь получали пулю.

Все произошло очень быстро. Через несколько минут все взрослые животные были мертвы; они лежали рядом друг с другом или друг на друге кровавыми грудами.

Только детеныши беспомощно бегали кругами, спотыкаясь о тела мертвых и умирающих, крича и цепляясь за туши матерей.

Стрелки медленно продвигались вперед, все более тесным кольцом окружая гибнущее стадо. На ходу они стреляли, перезаряжали и снова стреляли. Они перебили детенышей, а когда не осталось ни одного животного на ногах, принялись обходить гигантские туши, задерживаясь только для того, чтобы еще раз выстрелить в каждую огромную окровавленную голову. Большинство слонов никак не отзывалось на второй выстрел в мозг, но иногда еще живой слон вздрагивал, вытягивал ноги, слепо мигал — и застывал.

Через шесть минут после первого выстрела Джонни Нзу над территорией бойни в Длинном Влее нависла тишина. Только в ушах еще гудело от ружейных выстрелов. Движения не было, слоны лежали неподвижно рядами, как сжатая пшеница, сухая земля быстро поглощала кровь. Лесничие по-прежнему стояли поодаль друг от друга, подавленные и ошеломленные произведенным ими опустошением, с сожалением глядя на груды мертвых тел. Пятьдесят слонов, двести тонн мяса.

Джонни Нзу нарушил сковавшее всех трагическое оцепенение. Он медленно прошел туда, где во главе стада лежали две мертвые самки. Они лежали рядом, соприкасаясь плечами, поджав под себя ноги, лежали как живые, и только фонтанчики крови из голов нарушали эту иллюзию.

Джонни поставил приклад на землю, оперся на ружье и долго, в трагическом молчании, разглядывал лежащих матриархов. Он не замечал, что Джок снимает. Его действия и слова были не отрепетированы, не подготовлены.

— Хамба габле, амакбулу, — прошептал он. — Идите с миром, старушки. Вы и в смерти вместе, как были в жизни. Идите с миром и простите нас за то, что мы сделали с вашим племенем.

Он отошел к деревьям на краю поляны. Дэниэл не пошел за ним. Он понимал, что Джонни хочет побыть один. Остальные лесничие тоже избегали общения. Не было ни болтовни, ни поздравлений; двое с безутешным видом бродили среди мертвых туш; третий сидел на том месте, откуда сделал последний выстрел, и курил, разглядывая пыльную землю под ногами; четвертый отложил ружье и, сунув руки в карманы, смотрел в небо, на собирающихся стервятников.

Первые птицы-падальщики казались черными точками на фоне собирающихся грозовых туч, как зерна перца, рассыпанные по скатерти.

Птицы подлетели ближе; теперь они парили над головами, образуя кружащие эскадрильи, аккуратно поворачиваясь упорядоченным строем — темное колесо смерти высоко над полем бойни, их тени стремительно скользили по грудам туш в центре Длинного Влея.

Сорок минут спустя Дэниэл услышал рев приближающихся грузовиков и увидел, как они медленно показались из леса. Перед колонной бежала группа полуодетых людей с топорами, прорубая в подлеске примитивную дорогу для грузовиков.

Джонни (он сидел на краю поляны) с явным облегчением поднялся с места и подошел, чтобы распорядиться разделкой туш.

С помощью цепей и лебедок окровавленные туши растащили.

Потом морщинистую серую кожу разрезали вдоль брюха и спины. В ход снова пустили электрические лебедки. Шкура с туши сходила с треском: это рвались подкожные связки. Длинные полосы кожи снаружи были серые и мятые, изнутри сверкали белизной. Каждую полоску укладывали на землю и посыпали крупной солью. Освежеванные туши в ярком солнечном свете казались странно непристойными, влажными, с мраморными прослойками жира и выставленными напоказ алыми мышцами. Раздутые животы словно просились под удары разделывающих ножей.

Тот, что сдирал шкуру, погрузил лезвие ножа в брюхо одной из самок под самой грудиной. Тщательно контролируя глубину надреза, чтобы не прорезать внутренности, он прошел вдоль всей туши, ведя нож как гигантский замок молнии, и огромное брюхо раскрылось, вывалился желудочный мешок, блестящий, словно парашютный шелк.

Внутри мешка, как змеи, шевелились кишки. Они словно жили своей особой жизнью. Точно тело проснувшегося питона, они извивались и дергались под собственной скользкой тяжестью.

За работу принялись люди с бензопилами. Громкий гул двухтактного двигателя казался почти святотатственным в этом месте смерти, голубые выхлопные газы поднимались в пронизанный ярким светом воздух. У каждой туши отпиливали конечности, из-под пил брызгами разлетались обрывки плоти и осколки костей.