Охота за призраком. Борьба спецслужб СССР, США и Западной Германии за архивы МГБ ГДР - [8]

Фалин, по сути дела, смотрел в будущее, в нынешнюю ситуацию в Европе. Он отмечает в записке, что «без соблюдения принципа равенства и баланса интересов немыслима стабильность в Европе, особенно когда на карте национальная безопасность». И далее «проявляя заботу о собственных правах, интересах и достоинстве, ФРГ фактически дискриминирует советские интересы, что не может оставлять осадка на будущее». Его вывод звучит как зловещее пророчество: «Окончательное урегулирование (условия объединения Германии по формуле «два плюс четыре») призвано отменить права СССР, вытекающие из войны и послевоенного развития, и освободить Германию от всяких обязательств, которые по логике вещей должно нести государство — виновник войны. Срок давности по военным событиям не применяется даже к людям, здесь он распространяется на целую страну».

Понятно, что Горбачев не мог не учитывать мнения одного из основных советских экспертов по Германии. Поэтому Шеварднадзе и поступило указание в переговорах по проблеме объединения Германии защищать формулу «четыре плюс два».

Вопрос был ясен, но 13 февраля 1990 года министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе провел в Оттаве пять бесед с Дж. Бейкером, три — с Г.-Д. Геншером, переговоры с министрами иностранных дел Франции, Великобритании, Польши и других стран Варшавского договора. Эти напряженные дипломатические контакты завершились созданием «шестерки» по формуле «два плюс четыре» для обсуждения внешних аспектов достижения германского единства, включая вопросы безопасности соседних государств. Другими словами, приоритет по решению проблем объединения был отдан самим немцам. Согласившись на формулу «два плюс четыре», Шеварднадзе тем самым нарушил полученные в Москве инструкции. Валентин Фалин так передает слова помощника Горбачева Анатолия Черняева после его беседы с министром по возвращении того из Оттавы: «Возмутительно, Михаил Сергеевич специально обращал его внимание, что для нас приемлема только формула «четыре плюс два». В телеграммах со встречи и по прибытии [Шеварднадзе] ни намеком не проговорился, что нарушил директиву. Представьте, я не позвонил бы в МИД, и заявление вышло в первоначальной редакции! Интуиция подсказала — перепроверься. Спросил, как же так? Хотите знать, что Шеварднадзе ответил? „Геншер очень просил, а Геншер — хороший человек“»[9]. Как специалист по германскому вопросу, Фалин считает эту уступку серьезным просчетом советской дипломатии и лично Шеварднадзе. «Права решающего голоса, — отмечал он, — лишилась не только советская сторона, но и Англия, и Франция. То есть возникла совершенно новая переговорная конструкция. Двое договариваются и дают на апробацию четырем».

В сущности, согласие на формирование механизма «два плюс четыре» означало ориентацию на позицию Бонна и Вашингтона при ослаблении взаимодействия с Парижем и Лондоном.

Сейчас есть много версий случившегося, почему Шеварднадзе внезапно отошел от данных ему инструкций. Но серьезного расследования этого никто не проводил. Сыграло ли решающую роль неопытность Шеварднадзе или обаяние Геншера (или иные факторы), вряд ли нам удастся узнать. Подавляющее большинство участников этих событий уже ушли из жизни. Справедливости ради следует сказать, что, возможно, Шеварднадзе пытался предугадать пожелания Горбачева. В данном случае ключевым моментом для понимания действий Горбачева является визит канцлера Коля в Москву 10 февраля 1990 года. Как отмечает Игорь Максимычев, занимавший в тот период пост советника-посланника Посольства СССР в Берлине, в своей книге «Падение Берлинской стены», «до 10 февраля 1990 года наиболее вероятным путем к единству Германии оставалось достижение договоренности между всеми шестью участниками переговоров об объединении Германии и, таким образом, сохранение хотя бы формального равноправия ГДР и ФРГ на период строительства единого германского государства». О том, что произошло 10 апреля, лучше всего свидетельствуют записи переговоров Горбачева и Коля, сделанные Хорстом Тельчиком, в тот период времени советником канцлера Коля. Максимычев цитирует его слова: «Это прорыв! Горбачев дал согласие на объединение Германии». Что же произошло на этой встрече?

В опубликованной советской стороной 11 февраля сообщении говорилось, что «М.С. Горбачев констатировал — и канцлер с ним согласился, — что сейчас между СССР, ФРГ и ГДР нет разногласий по поводу того, что вопрос о единстве немецкой нации должны решать сами немцы и сами определять свой выбор, в каких государственных формах, в какие сроки, какими темпами и на каких условиях они это единство будут реализовывать». Максимычев с сарказмом замечает, что ссылка на ГДР была некорректна, поскольку мнения ГДР по данному вопросу Горбачев не запрашивал. Более того, накануне визита Коля, 30 января, Горбачев встречался с председателем Совета министров ГДР Х. Модровым, который представил свой план объединения Германии, состоящий из четырех этапов через образование конфедерации двух германских государств. Прилетев к Горбачеву 10 апреля, Коль, если верить Тельчику, как раз и собирался обсуждать план Модрова, но Горбачев внезапно резко изменил свою позицию в германском вопросе. Мы не знаем, доводил ли Горбачев в какой-то форме эти изменения до Шеварднадзе. Никаких свидетельств — ни устных, ни письменных — на этот счет не имеется. Но как бы то ни было, видимо, эти изменения совпадали с планами самого Шеварднадзе.