Охота - [11]

— Болезнь весьма избирательна, — хищно усмехнулся Хуан.

— Я готов рискнуть, — одними губами улыбнулся я, — думаю, как и мои люди. Проводите нас в трюм, капитан Хуан.

Через люк, мы спустились на нижнюю палубу, а оттуда в трюм. Я неплохо разбирался в галеонах, поэтому намерено свернул не туда.

— Там у нас пороховой погреб, — сказал мне один из сопровождавших нас помощников капитана — всего их было с десяток, славный конвой.

Кивнув ему, я как ни в чём не бывало зашагал следом за Хуаном. В трюме были сложены разнообразные припасы в тюках и бочках, они занимали примерно половину его — вторая половина была отделена прочной дверью с массивным засовом.

— Что там? — спросил я у Хуана.

— Там наш товар, — не моргнув глазом ответил тот. — Слишком ценен. Люди у меня те ещё — боюсь потырят чего.

— Меня вы не подозреваете в том, что я могу украсть нечто. Откройте дверь.

— Двадцать талов золотом, — резко бросил Хуан, — и вы заканчиваете осмотр здесь.

— Два десятка талов, говоришь? — протянул я, оборачиваясь к своим людям — помощники Хуана медленно обходили нас с флангов, весьма ловко, учитывая скромные размеры трюмного помещения.

Спас меня тогда только нагрудник из буйволовой кожи, предусмотрительно надетый под плащ. Наваха капитана Хуана прошлась по нему, я крутанулся на месте, наотмашь врезав кулаком ему в ухо. Работорговец покачнулся. Вторым ударом я выбил у него наваху и развернулся обратно к своим. Оба абордажника оказались не столь предусмотрительны — они лежали на быстро темнеющих от крови досках с перерезанными глотками.

— Ну вот видишь, — усмехнулся из-за моей спины Хуан, — а я предлагал тебе хорошие деньги. Сам напросился!

Я не стал дожидаться его действий — сам бросился на врага, выхватывая из-под короткого плаща кинжал. Похоже помощники капитана не ожидали такой атаки. Первому я всадил кинжал в живот по самую рукоять, рванув его вверх — пускай помучается, работорговец! Развернувшись, я витой гардой, закрывающей ладонь, врезал второму по лицу. Тот отшатнулся, зажимая разбитый рот. Я протолкался мимо него, сдёрнув с плеча плащ, швырнул его на голову третьего, толкнул его на остальных, заставляя повалиться прямиком на трупы моих людей. Сам же бросился к пороховому погребу, на бегу сдёрнув с крюка масляную лампу, освещавшую трюм. Дверь порохового погреба не выдержала удара ногой. Я влетел в него — ещё несколькими ударами распоров мешки с порохом и выбив дно у нескольких бочек. Чёрный зернистый порошок посыпался мне под ноги. Отшвырнув кинжал, я выхватил из-за пояса пистолет и замер с занесённой над головой лампой.

— Ты что, идиот?! — заорал на меня Хуан, первым подбежавший к высаженной двери погреба. — Мы же все взлетим на воздух!

— Тебя я пристрелю, — сказал я, покачивая лампой.

— Ладно, — протянул Хуан, — чего ты хочешь? Это глупо, стоять так. Стоит тебе сделать шаг за порог погреба — и мы тебя зубами порвём.

— Прикажи своим людям сложить оружие, — спокойно сказал я, — и впустить на борт всю абордажную команду с «Каммористы». Как только здесь появятся наши люди, я передам им лампу. И поторопись, Хуан, — добавил я напоследок, — а то рука у меня затекает.

— Это глупо, — повторил Хуан. — Взрыв отправит на дно и вашу «Каммористу».

— Чушь, — отмахнулся я, опасно качнув лампой, от чего люди Хуана — да и сам он — как один вздрогнули. — «Каммориста» слишком далеко — взрыв не повредит ей. Шевелитесь! — прикрикнул я на притихших работорговцев.

— Делайте, как он говорит, — буркнул Хуан.

— Правильно, — кивнул я, — а останешься здесь. — Я подмигнул Хуану, тот едва удержался, чтобы не сплюнуть на палубу[2].

Время превратилось в тягучую патоку — оно обволакивало и тащилось медленнее самой ледащей лошадёнки. Лампа в руке наливалась свинцом. По лицу градом катился пот. И самой большой радостью в жизни стало лицо Рокэ, ворвавшегося в трюм с саблей наголо. Шад и ещё один абордажник вязали Хуана, а Рокэ вынул из моей руки лампу. И только тогда я в изнеможении прислонился к стене.

С помощью Рокэ и Шада я поднялся на палубу «Эль торо» — по ней вели матросов-работорговцев и рабов — измученных мужчин и женщин, извлекаемых из трюма галеона. Они щурились на солнце и подставляли лица морскому ветру. Очень похоже вёл себя я, когда вышел из долговой тюрьмы, где провёл в сырой камере с десятком висельников два месяца.

На «Каммористе» меня встретил сам Альмейда. Он ухватил меня за плечи и несколько раз встряхнул — наверное, я болтался как тряпичная кукла, потому что наш капитан отпустил меня и подал свою весьма основательную флягу с касерой. Я сделал несколько глотков — и небо закрутилось, поминутно меняясь местами с палубой, а потом коварные доски рванулись к моему лицу…

Меня качало на волнах, а я лежал и пялился в лазурное небо. Вот только откуда взялся этот скрип посреди моря. Я наплевал на это и прикрыл глаза, теперь уже и скрип не мешал. А волны качали меня и стало мне казаться, что и не волны это вовсе, а лежу я на руках у матери и она качает меня, и приговаривает: «Спи, спи, сынок. Нескоро ты ещё сможешь выспаться так. Ох, не скоро.»

— Слышь, командир, — кто-то аккуратно тряс меня за плечо, — командир. Эт конечно свинство, но тебя… того… зовут. Слышь, что ли, командир?