Охота с красным кречетом - [21]

— Этот поп, что стены окуривал… Он кольцо тоже видел?

Шамардин хлопнул себя по лбу:

— Ах ты, господи! Как жы я забыл?

— Расхаживал тут, расхаживал, — сказал Сыкулев — младший. — И перстенек трогал.

— Ну, знаете, — развел руками Грибушин, — Все — таки духовное лицо…

— Все может быть, — возразил ему атеист Каменский.

Фонштейн помалкивал, понимая, что если даже и есть у

него какие — то подозрения, то лучше их держать при себе: по такому деликатному вопросу ему — то явно высказываться не стоило.

— А вот Ольга Васильевна его хорошо знает, — неожиданно вмешался Калмыков. — Вы ведь, Ольга Васильевна, у него исповедуетесь? У отца Геннадия?

Та глянула через плечо:

— И что вы этим хотите сказать?

— Ничего… Так просто, к слову.

— А не вы ли, — спросили Чагина, — с ним домами соседствуете?

— Что ж с того? — Калмыкова будто подкинуло со стула, — Что ж с того, что соседствую? Зато я, Ольга Васильевна, другого приходу!

— А потир серебряный не ты разве в Покровскую церковь пожертвовал? — напомнил Сыкулев — младший.

Калмыков присвистнул:

— Сколько лет прошло! И то меня сестра упросила: дай да дай, не скупись… Тогда еще отец Геннадий у Покрова — то и не был.

— Где же он тогда был? — как бы между прочим поинтересовался Каменский. — Не в Феодосьевской церкви?

— В ней самой.

— А вы, простите, запамятовал, какого приходу?

— Феодосьевского, — сказал Калмыков. — Мы издавна феодосьевские, от деда.

— В таком случае, — внезапно меняя тон, отвечал Каменский, — тем более не стоило бы вам задевать Ольгу Васильевну. Вы, собственно говоря, на что намекали? Что госпожа Чагина взяла кольцо и передала отцу Геннадию, который его отсюда и вынес? Да как вы смеете?

— Я не намекал, — испугался Калмыков. — Я так просто, к слову.

— Думайте, господин Калмыков, прежде чем сказать! — посоветовал Грибушин. — Да и вы тоже хороши, Семен Иванович! Как вам не стыдно? Вы в своем уме? Священник, духовник Ольги Васильевны, уважаемый человек…

— Все мы уважаемые, — многозначительно произнес Каменский, с ненавистью поглядывая на Калмыкова.

Грибушин печально покачал головой:

— Да — а, отвратительнейшая история… Кажется, мы превращаемся в свиней, господа.

А Мурзин, слушая эту перепалку, подумал вот о чем: интересно, Ольга Васильевна покаялась на исповеди в том, что донесла в ЧК на своего мужа?

Через одного из юнкеров, приставленных к дверям каминной залы, он уже успел позвать дежурного по комендатуре, которому Пепеляев наказал исполнять все его просьбы, и вскоре вестовой пролетел под окнами, направляясь по Сибирской вниз, к Покровской церкви. Копыта простучали и замерли, Мурзин поманил пальцем Константинова:

— Пойдемте потолкуем…

Беседовали б губернаторской комнатушке с глазу на глаз, но разговор получился путаный, беспорядочный и бестолковый, потому что вопросы большей частью оставались без ответа. Константинов попросту отмахивался от них и продолжал говорить о своем. Заставить его отвечать по порядку было совершенно невозможно.

— Господи, о чем вы? — сердился он. — Какое это имеет значение?

Прежде всего он сказал, что исчезновение перстня для него неудивительно, с драгоценностями такого ранга всегда случаются истории самые таинственные, примеров тому множество; тут Константинов начал сыпать именами великих князей и княгинь, аристократов, знаменитых финансистов и незаметных, но могущественных откупщиков, он рассказывал про их изумруды и бриллианты, с которыми произошло нечто подобное — пропали, сгинули, каким — то невидимым образом просочились сквозь стены будуаров, сейфов и церковных рак. У драгоценных камней, говорил Константинов, есть Душа, и чем прекраснее камень, тем душа в нем тоньше и живее. И неправда, что к таким камням липнет кровь. Нет, если из — за камня совершено убийство, душа в нем умирает, как тускнеет жемчуг на шее у развратной женщины, остается лишь оболочка, и цена ему после этого — грош. Да, грош, хотя и не все это понимают. И некоторые ювелиры поддерживают в людях заблуждение, будто камень остался прежним. Но сами— то они все отлично знают, их не обманешь.

— Нас не обманешь, — грустно сказал Константинов.

Недаром же в своей мастерской в Петербурге он часто слышал по ночам чьи — то голоса — тихие, похожие на шелест листвы, на ветер. Все настоящие ювелиры их слышат, вот почему испокон веку они держатся особняком и даже в толпе, на улице, сразу признают друг друга — ночные голоса входят в их плоть и кровь.

Такой чепухе, само собой, Мурзин, поверить не мог, но в том, что Константинов этому верит и не врет, сомнений не было. Опрятный старичок с розовой лысиной, по — детски важный, чем — то напомнил он китайца Ван Го — то же одиночество заметно в нем, печаль чужака, вежливая покорность не людям, а судьбе, не от трусости идущая, а от сознания, что некие грозные стихии подхватили тебя и несут и нет смысла им сопротивляться, нужно лишь не позабыть о том, что ты человек.

— Я предвидел это, — закончил свой рассказ Константинов. — Русские драгоценности исчезают, должны исчезнуть. Золото, платина останутся, они мертвый металл, а драгоценные камни должны исчезнуть. Силы, в них заключенные, не желают участвовать в братоубийственной войне. Ведь бриллианты в перстне господина Сыкулева огранены русским мастером, в таких вещах я не ошибаюсь. И сами алмазы российские.