Охота на зайца. Комедия неудачников - [23]

Я уже не отдаю себе отчета в том, что говорю, я только что достиг состояния того физического и умственного разброда, с которым сталкивается Катя после каждого моего возвращения. Это при том, что мы всего на полдороге «туда».

— Вы ведь измучены, да? Вы меня ненавидите.

— Нет. Уж скорей мне хотелось бы влепить вам оплеуху. Но больного я бить не могу…

Он опускает глаза. Надо отвлечься от того, что я только что сказал.

— Чем вы больны? Не бойтесь называть вещи своими именами.

— Я сам не слишком много об этом знаю. Знаю только, что это очень серьезно.

— Глупо заболеть, когда готовишься заграбастать кучу денег, — говорю я.

— Пфф… В этой игре вы наверняка выиграете. Я не умею защищаться от циников. А вы циничны настолько, насколько это свойственно здоровому человеку.

«Здоровый». Это я–то?

— Ну… похоже, это цинизм бедняка… И потом, в любом случае я не циник, это я от вас заразился.

Все, что я говорю, от меня ускользает, просто выскакивает само собой. Антуан от природы злой, это все говорят. У Антуана больше нет выбора. Антуану просто уже не угнаться за своим естеством.

— Если бы вы знали, до какой степени ужасно то, что вы говорите… Год назад я бы вас убил. Да, убил. Теперь–то я понимаю, что оно того не стоит.

Я отлично вижу, что он пытается говорить нормально, но это чистое притворство. Его глаза моргают все чаще и чаще, ему уже не удается держаться прямо, тряски поезда хватает, чтобы он начал сползать с кушетки. А я, сидя на полу, смотрю, как он падает.

— Я в розыске, но только не потому, почему вы думаете. Я всем нужен, меня все хотят, его просто рвут друг у дружки, этого господина Латура!

Он начинает хохотать, будто пьяный.

— Я представляю собой мешок денег, оттого–то и смеюсь, видя, как увиваются вокруг меня все эти кретины в белых халатах, да и все прочие тоже.

Точно, пьянчужка, приступ белой горячки в самом разгаре. Поет мне свой горький куплет. У меня впечатление, будто я у стойки какого–то занюханного бара, в занюханном квартале, лицом к лицу с каким–то прокисшим алкашом, у которого все больше и больше заплетается язык. Если подожду еще чуть–чуть, он мне сам все выложит.

— Вас это удивляет, да? Вы небось спрашиваете себя, как это бедный больной вроде меня, бедный и больной, умудряется заставить столько народу суетиться вокруг себя? Ну так я вам это скажу. Я сейчас как раз в том состоянии, чтобы сказать.

— Давай говори.

— Я на вес золота. А у швейцарцев его много, это всем известно… Они платят больше, чем французы, тут я ничего не могу поделать. Вы бы ведь выбрали то же самое? Моей собственной стране наплевать, если моих ребятишек вышвырнут на улицу, когда меня здесь уже не будет. Я знаю, швейцарцам тоже плевать, но они хоть платят достаточно, чтобы на это прожить годы, десятилетия!

Его голова ныряет вперед, и я едва успеваю привстать на пятках, чтобы подхватить его раньше, чем он клюнет носом в пол. Он рухнул на меня всем телом.

— Мне надо… лечь… мне надо отдохнуть…

На какую–то секунду мне показалось, что он умер. Я выхожу из игры.

— Я все прекращаю. Вызову начальника поезда, найдем «скорую помощь». Это слишком рискованно. Тем хуже.

— Ни в коем случае… Я еще не подох… Это все из–за недосыпа; если остановиться сейчас, то все пропало для меня, для моих ребятишек, для вас тоже… Найдите мне место, чтобы поспать…

Я смиряюсь. А что еще остается.

Открываю дверь и высовываю нос наружу. Маленький старичок по–прежнему здесь и поворачивает ко мне голову.

— Слушайте, Жан–Шарль, я хочу попросить вас сделать последнее усилие, и я вас положу на настоящую кровать… на полку по крайней мере. Только надо до этого продержаться, нам остался всего один бросок, и лучше, чтобы вас не засекли. Так что вы пойдете по коридору своими ногами, я впереди, а вы сразу за мной. Чувствуете себя на это способным?

Кивок согласия. Прежде чем он изменит решение, я сгребаю в комок свои одеяла, простыни и подушки, хватаю все это в охапку и проталкиваюсь через дверь в коридор.

— Идемте.

Комок застревает, где только можно, я ничего не вижу. И смех и грех, уже не знаю, что и подумать. Все это ради того, чтобы уберечься от взглядов того старичка, который наверняка спит наполовину, стоя облокотившись о поручень. Может, он никогда и не видел моего зайца, или забыл, или ему наплевать. Пытаясь думать обо всем, я становлюсь еще большим параноиком, я становлюсь психом.

Беттина просыпается, подскочив, и видит, что напротив нее приземляется комок постельного белья. Я пытаюсь успокоить ее, насколько могу, представляя соню как пассажира с температурой, который ищет тихий уголок до Милана. Не переставая говорить, я раскладываю на верхней полке постельные принадлежности, приставляю лесенку и помогаю Жан–Шарлю вскарабкаться туда. Беттина смотрит на меня своими маленькими, слипающимися ото сна глазами, вокруг нее витает сладкий аромат спящей кожи. Она прекрасно видит, что Жан–Шарль ничуть не похож на ужасный призрак, напротив, она меня робко спрашивает, не нуждается ли он в какой–нибудь помощи. Не знаю, что ей сказать. Разве что пусть закроется на задвижку, выходит как можно реже и в случае чего предупредит меня.