Охота на Вепря - [51]

– Тихо, тихо, – похлопал я по морде своего коня. – Тихо, Гнедой…

Мы замерли. Степан снял с плеча лук, достал из колчана стрелу. Вопросительно взглянул на меня.

– Только в руку я целиться не стану, сударь мой, Петр Ильич, – с легкой издевкой предупредил он меня. – Далековато больно. Только в грудь. Но дотянуться смогу, будьте уверены. Руки мои знаете, а лук из такого ореха сделан, что любая подкова позавидует!

– А вдруг посторонний, Степа? – сомневаясь, предположил я. – Смертный грех это…

Мы стояли в синем озерце ночной тени, куда не достигал свет луны, и не были видны сторожевому. Часовой тем временем, повозившись, закурил.

– Махоркой самокрутку набивал, – сказал Степан. – Неспешно. А куда спешить? Не-ет, это не посторонний. В таких-то местах? Да ночью? – Горбунов отрицательно замотал головой. – И у душегубцев перед носом? Что же, сам он в печку к ним напросился? Не охотник он. И на кого охотиться ночью? Не со стороны этот сторож. Свой он, Петр Ильич, ихний он, тутошний. По наши души выставлен. Смотрите, увидит, пальнет – полдела насмарку! – со всей серьезностью предупредил меня Горбунов. – Ну, Петр Ильич?!

– Если что, помни: твой грех на свою душу возьму, – кивнул я. – До самого донышка.

– И то ладно, – в ответ мне кивнул Степан. Он уже прилаживал стрелу к тетиве, натягивал ее. Пружинисто сжимался охотничий лук. Цепкая кисть моего младшего товарища ушла за подбородок. Теперь Степан Горбунов целился…

Дымок бежал от темного лица разбойника в морозную синеву ночи и таял. Я ждал этого мгновения, глядя на курившего мужичка на холме. И вот стрела бойко присвистнула, и почти тотчас же разбойник – дай бог так! – покачнулся, роняя изо рта огонек, захрипел и повалился в нашу сторону. Пока он катился, с хрустом обломилась стрела, потом в снегу застряло ружья, став якорем. Мы двинулись наверх. Стрела убила разбойника наповал. А то, что это был тать из банды Быка, я не сомневался. Звериная рожа со шрамом через правую щеку устрашала.

– Да уж, – с облегчением пробормотал я, – пожалуй, что это не заблудившийся охотник. И душа моя пока что в безопасности.

– Точно, – кивнул Степан. – Подойдем ближе? Вдруг, еще кто-то будет. (Он читал мои мысли!) Постойте-ка, – придержал меня за рукав Горбунов. – Вам негоже, а я не побрезгую. – Он сбросил свой тулуп, раздел покойника, облачился в его грубую и длиннополую шубу. Затем поменял казацкую папаху на шапку-ушанку. – Только уговор, Петр Ильич. Вы – доктор. Коль блох наловлю, сами выводить будете.

– Всех до единой выловлю, Степа, – кивнул я. – Слово дворянина.

Мы поднялись на холм и уже оттуда разглядели тройку домишек с горящими огоньками. Из труб валил дым. Сторожевых более не было. Один дом, что стоял посередке, был освещен основательно: я мог бы поклясться, что трапезничали там, а может, и тешились всласть пленницей перед тем, как отойти ко сну!

– Вот что, Степа, послушай меня, – обратился я к спутнику, надеясь на понимание. – Кречинский из-за простой крестьянки своими людьми жертвовать не станет. Да и я не смогу ничего рассказать ему о Марфуше. Не поймет. Да и глупо это – мои чувства. Решат – прихоть барская. Он прикажет поджечь избу. На его месте я бы поступил именно так. И всех перебить по коленкам, когда выбегать станут. Только вот загвоздка: я обещал Марфуше вернуться и забрать ее. И неважно какой: здоровой или… опозоренной, истерзанной, изувеченной. Такие, брат, дела. Сделаешь, как я прошу?

– Все сделаю, – кивнул Степан.

– Тогда идем.

Почуяв нас, за высоким забором тотчас же забеспокоился пес – огромная мохнатая зверюга. Но запах полушубка, снятого с покойного, сбивал его с толку. Стрела вошла как раз между двух досок – в пасть псине. Захрипев, та отступила и повалилась в снег, исходя кровью. Из-за дома выбежал второй пес, не меньше, рыча, бросился на забор, встал на задние лапы, но Степан всадил и ему стрелу – в самую грудину, в сердце. Оба пса сдохли быстро, в считанные секунды. Мы отперли низкую калитку и, оглядываясь на соседнюю избу, где тоже горел огонь, осторожно вошли во двор.

Скоро мы подкрались к хорошо освещенным окнам большой избы. Звериный смех был слышен даже отсюда, с улицы. Я готов был увидеть самую страшную картину. Она мерещилась мне вот уже сутки! Но в одно из окошек, где занавесь была не задернута, я разглядел другое. За длинным столом, уставленным бутылями и нехитрыми закусками, сидело с десяток дюжих мужиков. Среди них – один гармонист. У двух других на коленях ерзали толстые мордатые девки. Платье одной съехало с круглых плеч и ниже, под натиском мужских рук огромная белая грудь так и каталась в широченных лапах. Все хохотали, заливались-таки, штормовыми волнами качались от смеха.

– Да у них гульба на всю Ивановскую, – заметил Степан. – А Марфы Алексеевны не видать!

– Может, и нет ее тут? – жадно оглядывая углы комнаты, с величайшим облегчением кивнул я. – Что думаешь, Степан? Не видать же ее!

– Верно, Петр Ильич, не видать.

– Господи, если жива еще…

– Я так думаю: не видать ее потому, что она, может быть, сейчас в комнате соседней к лежанке ремнями пристегнута. Это у них в правиле. Или, что вернее, во-он для него припасена – для главаря их, – кивнул в начало стола Горбунов. – И впрямь же – Бык!