Охота на охотника - [3]

Лешек протянул руку.

— Я знаю.

Ее ладошка оказалась теплой, а пальцы дрожали, и вид у девицы был на редкость неподходящий для этаких прогулок. Вон, платье тоненькое, коротенькое, когда сидит, то и коленки ободранные видны. И девица смутилась, потянула за подол, эти самые коленки прикрывая.

Зря.

Лешек бы еще поглядел.

— Звать-то тебя как, чудо?

— Дарья, — сказала она и, тихонько вздохнув, добавила. — Только… вы ж все равно забудете… все забывают.

Лешек не стал расстраивать: у змей память на редкость хорошая. А еще от девицы пахло молочным янтарем, и самую капельку — медом… мед Лешек любил, особенно, если гречишный.

Волосы у Дарьи аккурат такого вот колеру, темненькие и завиваются.

— Папенька вот… он же с даром тоже, от него и братьям моим передалось, но с ними, он говорил, всяко попроще будет, а я… я когда пугаюсь, оно особенно сильно получается, непроизвольно… а пугаюсь я часто.

Она шла рядышком, и набойки туфелек цокали по камням, что копытца.

Невысокая.

Аккуратная вся какая-то. Личико вот остренькое, с подбородком мягким и огромнючими глазами золотого колера. Лешек даже сглотнул, до того вдруг захотелось заглянуть в них и убедится, вправду ль золотые. Но удержался.

— Мне настойку делают… только я от нее спать все время хочу. Не знаю, что хуже, спать или постоянно теряться. Теряться-то я с большего привыкла, приучилась сама.

— А во дворце чего делаете?

Лешек остановился и, сняв испачканный, местами драный, а то и вовсе сгоревший пиджачишко, набросил на плечи новой знакомой.

Мед.

И нефрит молочный, той редкой породы, которая не каждому мастеру глянется. И еще собственно молоко, парное, с высокой шапкой пены.

— Так конкурс же… матушка захотела. Я ведь… мне ведь двадцать три почти… и матушка говорит, что в двадцать три неприлично безмужней быть. Она хотела сговорить меня, но сперва забывала тоже, а после… знакомиться стали, и понимаете… у нас и соседи есть хорошие, и матушкины приятельницы, только они… когда говорят, меня помнят, а взгляд отведут, и все… то есть, знают, что я есть, но вот зачем я им надобна…

…и правильно, и хорошо… а то знаем мы эти нравы провинциальные, сговорили б девчонку, едва десятый год ей пошел, а в четырнадцать и вовсе сговор в церкви скрепили, неразрушимым делая. И была б она теперь замужем, а не шлялась по подземельям в сомнительной компании.

Правда, тут же Лешек решил, что он-то аккурат компания найподходящая.

— Маменька пробовала женихов и к нам приглашать, и нам ездить гостеваться… только я…

— Пугалась?

Дарья кивнула и поникла.

— Но маменька все одно куда-нибудь да сговорила бы, только папенька ей запретил. Сказал, что мне такой муж, который, стоит за дверь выйти, то и не вспомнит про супругу, не надобен. А маменька тогда, что мне только в монастырь прямая дорога. И то не факт, что там про меня не забудут.

Она сказала это так печально, что сердце дрогнуло. И Лешек осторожно сжал хрупкие пальчики. Вот же… и получается, он сам ее не видел… или, если видел, то забыл?

И стало быть, снова забыть может?

Он нахмурился, взывая к другой своей крови: ну уж нет, на человека, может, дар этот и сработает, а вот со змеевой кровью… будем надеяться, что нет.

— А папенька тогда ей, что, мол, никакие монастыре мне не нужны. Что он мне долю в наследстве, как и Савушке… это мой брат, средний, так вот, он долю выделит. Дом купит, где жить захочу… и буду я жить. И плевать ему, что это неприлично, потому как с таким даром все одно сплетни не пойдут. Я уже и приглядела, честно говоря. Есть у нас на самой границе вдовий дом, от моей прабабки. Небольшой, но справный, мне бы хватило.

Дарья высвободила руку и потерла кончик носа.

— Чешется… стало быть, колдуют рядом… менталисты… не люблю их, вечно норовят в голову залезть.

— А вы…

— Тоже дар… батюшка мой еще вашему деду служить изволил, за что и награжден был. И во время смуты тоже отличился… и братья мои на службе.

Лешек позвал камни, которые откликнулись, сменяя цвет с темно-золотого на белый. Протянулись нити силы, с трудом продавливаясь сквозь тяжелые металлические жилы, пролегшие аккурат под дворцом. Что поделать, матушкины волосы тянули к себе золото, и надо будет отвести после, перетянуть в другое место, пока жила не застыла, пока еще способна двигаться. Глянуть только сперва по карте, где там старые шахты есть, чтоб наново не бить…

— А меня вышивать вот… только я так и не научилась, — Дарья оглушительно чихнула и прикрыла рот ладошкой. — Сильный, зараза… это ваш дар?

— Еще нет. Стой здесь, — Лешек выпустил руку. — И говори… пожалуйста…

…а то вдруг он и вправду потеряет.

— Так… чего говорить? — удивилась Дарья.

— Рассказывай… значит, вышивать не умеешь?

— И шить не умею… и голос у меня так себе, а музицирую вовсе отвратно, хотя матушка научить старалась. После… мне это все скучно было, а вот братьев, наоборот, интересно учили, рассказывали про всякое… я к ним сбегала, а про меня забывали…

Старая сила, приснувшая была, тоже откликнулась на Лешеков зов. Она раскрылась, развернулась тугой спиралью, потревожив и железную жилу, и совсем крохотную серебряную.

Где же ты?

Не друг, а враг…

— Я долго так… и мои про меня забывали, а братовы не обращали внимания, если тихо сидеть…