Охота на мух. Вновь распятый - [25]

— Блондинку! — обрадовался Булов. — На мою первую жену похожа.

— Я с твоей первой женой не спал, со второй тоже, опиши свою первую жену, может, мы по ней твою шлюху найдем.

— Стройная, высокая, молодая, лицо еще такое, интеллигентное, глаза — две синие звезды…

— Ну, забрало, поэт! — рассмеялся полицейский. — Это Кэто, дочь врага народа, смотри, завербует тебя… в шпионы. Садись, отвезем.

Где-то неподалеку послышались пистолетные выстрелы.

— Опять начинается! — возмутился полицейский. — Садись быстрее, говорю, отвезем к синеглазой.

Булов быстро шмыгнул в полицейскую машину, и уже через пару минут, Булов, оказалось, кружил все возле дома Кэто, они были на месте. Полицейский первым поднялся по лестнице и что есть силы забарабанил в дверь. За дверью царила мертвая тишина.

— Кэто, открывай!

Полицейский мощным кулаком, как кувалдой, бил в дверь.

— Заснула она, что ли, чертова шлюха!

Было три часа ночи. Булов стоял за широкими плечами полицейского, дрожал как осиновый лист, проклиная свою любовь к приключениям. Минут десять за дверью не подавали признаков жизни, и все эти десять минут полицейский равномерно бил своим страшным кулаком в дверь. Наконец, за дверью послышался недовольный голос Кэто:

— Другого времени ходить в гости не нашел?

Дверь открылась, испуганная Кэто выглянула в щелочку и, увидев полицейского, завопила:

— Какого черта…

— Открывай, открывай, ведьма!

Кэто распахнула дверь и завопила еще громче:

— Сколько раз тебе говорила, чтобы ты не приходил среди ночи, сутенер проклятый!

— Заткни глотку, я по делу. — Полицейский приоткрыл Булова. — Это твой клиент?

Тут только Кэто разглядела за широкой спиной полицейского дрожащего Булова и захохотала, аж слезы градом покатились из глаз. Полицейский, не обращая на ее смех ровно никакого внимания, втолкнул Булова в комнату и ушел, закрыв за собой дверь. А Кэто все смеялась. Как взглянет на почти голого Булова, так новый взрыв хохота сотрясал ее.

Замерзший Булов бросился стремглав в постель, отогревшись в теплой постели и перестав лязгать зубами, он огляделся и заметил, что его одежда исчезла.

— Э, а где моя одежда? — удивился он.

Кэто еще больше перегнулась от хохота.

— Ой, не могу, умру сейчас…

— Слушай, не умирай, куда ты дела ее? — забеспокоился Булов.

— Я твою одежду сожгла, в печь бросила, все сожгла.

— Ты что, с ума сошла?

— Ты сам виноват. — Кэто перестала смеяться. — Полчаса спустя я пошла тебя искать, думала, может, в яму свалился, там доска сгнила совсем. В уборной тебя не было, в яме тоже, походила, покричала, нигде нет тебя, вернулась домой в тревоге, каждое утро у нас находят хотя бы один труп, а сколько не находят?..

— А причем моя одежда? — удивился Булов.

— Стрелять начали, потом полиция, я не знала, кто приехал, думала, найдут твою одежду и мне каюк, по этапу, прости-прощай мой край родной. Все бросила в печку, так сильно колотили в дверь, что голос я услышала, когда подошла открывать, да и поздно все равно было, я одежду для верности керосином обожгла, чтобы быстрее сгорела.

— В пиджаке рукопись была.

— Была, да сплыла, — обозлилась Кэто. — Ты не знаешь, что такое «большой шмон». Найдут любую мелочь, мне конец, раздуют политическое дело.

Булов затосковал. Жаловаться было бесполезно, да и кому, если полицейского зовут «сутенером».

«Ладно, — подумал он, — скажу, что отдал Касыму рукопись, все равно Касым дерьмовые произведения Эйшена не читает».

Утром Кэто принесла старые брюки и рубашку, одолжила у соседки, и Булов поплелся домой, ежесекундно сверяя дорогу с планом, нарисованным Кэто, чтобы вновь не заблудиться.

«Рукопись я не сожгла. От скуки вытянула ее из кармана пиджака, чтобы просмотреть, и сразу же узнала его подпись. Сколько его рукописей я перепечатала за те два года, шрифт машинки наизусть помню. А начала читать эту рукопись и не могла оторваться: рассказ этот когда-то был написан моим отцом, из-за него он и исчез в просторах острова Бибирь. А тот, кто написал на отца донос, после того как отец прочел ему рукопись, теперь выдает его рассказ за свой, псевдоним Пендыр может обмануть кого угодно, только не меня. Негодяй! Как он обо мне заботился, когда отец бесследно исчез, а я осталась без средств к существованию, ведь все конфисковали, ведь он был другом отца, как же, а все для того, чтобы затащить меня в свою постель. Пятнадцать лет мне тогда было… А через два года я нашла черновик доноса, вариант, без подписи, неоконченный, но шрифт был его машинки… Я чуть не умерла, любила ведь его. Промолчала. А ему подвернулась выгодная жена, и он меня выставил на улицу, коротко бросив: „ты уже большая, работай“!.. А где работать, если от меня все шарахались, как от чумной, если на работу нигде не берут… Вот одна работа для меня нашлась — „панель“. Всех объединяет: и профессионалок и любительниц. Этих любительниц я бы всех разорвала: имеют семью, детей, все то, о чем я мечтаю, как о рае… Что их гонит на панель? Разве они умирали от голода, как я и мне подобные?.. Разве их преследовали, как шелудивых, больных, бездомных собак?.. Вот куда ты послал меня работать!.. Ничего, теперь ты в моих руках. Я уверена, что те, кто услал так далеко отца, сами этого рассказа не читали. Тараканьи усы Гаджу-сана священны, и тот, кто смеется над ними, — святотатец… Но надо выждать. Наши инквизиторы догадаются… Вчера один охранник, в постели они так же болтливы, как и простые смертные, сказал, что ждут приезда большого начальника, самого близкого помощника Гаджу-сана… Инспектировать приедет… А не получится ему передать, подождем, нам некуда торопиться, живи пока, раз можешь».