Охота на льва. Русская сова против британского льва! - [12]

Моментально разобравшись в ситуации, Давыдов отшвырнул четвертого в сторону, повредив ему кисть правой руки так, что не скоро заживет. Потом ухватился за левую руку голицынской жертвы, и тут однокашник его узнал.

— Скорее, Давыдов! — крикнул он. — Нужно вытащить этого мерзавца отсюда! Ставим на ноги… Осторожно…

Они споро поволокли разом сникшего террориста к выходу, а подоспевшие охранники следом прихватили его полуоглушенного подельника. В вестибюле Голицын свистком созвал перепуганных капельдинеров, приказал одному телефонировать в полицию, другому — принести веревку, третьему — бежать в дирекцию и требовать, чтобы предоставили хоть какое помещение, куда можно было бы посадить добычу.

— Держи сукина сына крепче, — велел Голицын Денису. — Не ровен час, подорвет на себе эту хреновину, тогда и нам несдобровать.

— Все восхищены вашим геройским поступком, господа! — встрял между ними пронырливый тип с блокнотом и карандашом. — Представьтесь, пожалуйста, для срочного интервью в утренний номер «Московским ведомостям»! Только нашей газете!

— Да пошел ты! — отмахнулся от него, как от мухи, Андрей и крепко пожал руку бывшему однокашнику по Академии Генерального штаба. — Спасибо, дружище, вовремя подоспел.

* * *

В тот вечер никаких испанок с розами в волосах не получилось. По просьбе Голицына Давыдов поехал вместе с ним. В полицейском участке Андрею, предъявившему некий загадочный документ, сразу дали отдельное помещение и вызвали специалистов, знающих толк во взрывных устройствах. Потом, когда пленника освободили от опасной игрушки, Голицын телефонировал незримому начальству; пришлось ждать решения; около полуночи за пленником приехали, а Давыдов с Голицыным наконец-то вышли из участка на свежий воздух.

— Ф-фу! — сказал однокашник. — Пронесло! Ну, что, к «Яру»? Угощаю, я твой должник.

— Не откажусь, — ответил Денис, у которого с обеда маковой росинки во рту не было. — Ты же знаешь, я всегда за справедливость.

То, что для Шереметева там всегда найдется столик, не удивляло, точно так же Денис пребывал в уверенности, что и Андрей попадет в знаменитый ресторан без затруднений. «Яр», конечно, не гуттаперчевый, и всех желающих не вмещает, несмотря на то, что его два года назад перестроили и из причудливого деревянного терема превратили в сущий дворец с куполом и колоннами.

Когда подъехали, Голицын послал хозяину, бывшему ярославскому крестьянину, а ныне знатному ресторатору Алексею Акимовичу Судакову визитную карточку. Пять минут спустя однокашников через боковой вход провели в отдельный кабинет.

— Конечно, в общем зале поинтереснее будет, там тебе все знаменитости и при них цыгане, — пояснил Голицын. — Но я с тобой о деле хочу поговорить.

Они удобно расположились на угловом мягком диване, обложенном к тому же вышитыми подушками.

Давыдов глядел на однокашника, пытаясь высмотреть перемены в его лице. Светлые волосы по случаю выхода в свет припомажены, но острижены так же коротко, как полагалось в кадетском корпусе. Лицо, пожалуй, осунулось, стало сухим и тонким, как положено аристократу. И еще неподвижным — вот главная перемена. Оно теперь прекрасно скрывало мысли и чувства хозяина. Да, взгляд стал другим, спокойным и холодным даже сейчас, когда ничто не мешает радоваться встрече. Впрочем, особо пылкими страстями Голицын и в академии не блистал. Незадолго до выпуска у всех завелись романы с барышнями, а он возился с конспектами, всем видом показывая: дурачье вы, господа, тратите время бездарно, а карьеру кто будет делать? Давыдов знал, что как раз по части карьеры у старого товарища все благополучно. И предполагал, что лет через десять Голицын очень выгодно женится, а невесту ему будут искать все пожилые столичные барыни, и немало из-за его благосклонности вспыхнет ссор и скандалов.

Стены кабинета, затянутые тяжелым бархатом, казалось, съедали любые звуки. При этом в помещении было на удивление свежо — видимо, имелась хитро устроенная вентиляция. Половой мигом расставил перед господами набор холодных закусок, запотевший графинчик с крымской мадерой и тут же испарился.

Андрей наполнил пузатые рюмки янтарной жидкостью, отсверкивающей в мягком полусвете живым золотом.

— Ну, со свиданьицем, дружище Давыдов! — Они чокнулись, пригубили душистое вино.

— «Стукнем чашу с чашей дружно, нынче пить еще досужно», — вспомнил Денис прадедовы стихи и очень удивился, когда Голицын продолжил строфу:

— «Завтра трубы затрубят, завтра громы загремят…» Да-а, не приведи Господь. Сколько же мы с тобой не виделись?

— Да, считай, с самой Академии, — хмыкнул Денис, принимаясь за телятину с хреном и малосольными огурчиками.

— И вот надо же, где угораздило свидеться! — Андрей взялся за заливное из судака.

— Так ведь меня после курса сразу в Осведомительное агентство[2] направили, а потом — в Маньчжурию, японцев шерстить.

— А меня поначалу в Особый департамент[3] определили, на оперативную работу…

— А нынче?

— Нынче, брат, я на особой службе! — Голицын снова поднял рюмку. — Давай-ка за нас, за офицерский корпус, за незримых сторожевых псов государя нашего и Отчизны!

Выпили до дна. Давыдов даже крякнул: хороша мадерца, давненько такой не пил!