Охота на императора - [122]

– Ты и половины работы не проделал, а собрался руки опускать, – с укором ответила Анна Евгеньевна.

– Нет больше между Лондоном и Саутгемптоном такого места, где я бы его не искал.

– Правильно, милый… – Анна Евгеньевна подлила супругу прекрасного черного индийского чая. – Но ведь это лишь половина пути, который он должен был проделать в тот день. Я права?

Подгорский прищурил взгляд, с интересом пытаясь предугадать ход мысли супруги, которая не спеша резала яблочный пирог:

– Аня, не томи…

– Сейчас, дорогой, одну минуту.

Прекрасно подрумянившаяся шарлотка перекочевала в тарелку и Анна Евгеньевна, кокетливо улыбнувшись, достала из серванта номер парижской газеты «Фигаро» месячной давности.

– Благо, у меня есть, кого просить в Париже. Конечно, с опозданием, но я её получила. Обрати внимание на вторую страницу. Заметка внизу.

Подгорский суетливо надел пенсне и уперся взглядом в газету.

«Гибель кораблей в проливе Ла-Манш. Вчера ночью в результате столкновения с английским сторожевым шлюпом затонуло французское почтовое судно «Жозефина». Вместе с остававшимся до последнего на мостике капитаном Брюне пропали без вести четыре члена экипажа. Среди пассажиров жертв нет, все четырнадцать человек спасены французскими рыбаками. Редакция просит помочь в установлении личности одного из мужчин, спасенного из холодных вод пролива, который находится в беспамятстве и имеет глубокую рану на голове. Спасенный пассажир пребывает в лазарете монастыря Дочерей Милосердия.»

Илья Михайлович разочарованно выдохнул и медленно опустил газету, физически ощутив на себе саркастический взгляд супруги. Как обычно, его подвела основательность. Он не додумался рассмотреть иные сюжеты, кроме тех, что выстроил в своей голове.

– Узко мыслите, Илья Михайлович! – удовлетворенная произведенным на мужа впечатлением, Анна Евгеньевна присела за стол и занялась выискиванием кусочка сахара подходящего размера. – Вы не напомните, уважаемый господин Подгорский, сколько людей было в списке на посадку в Саутгемптоне?

Илья Михайлович был готов провалиться сквозь землю. Он даже не допускал мысли, что адъютант сумел пробраться на корабль, хотя вполне мог догадаться, что Великий князь не пошлет с рискованной задачей в Лондон неподготовленного юнца. Перед глазами Подгорского всплыл короткий перечень ведомости на посадку. Последняя фамилия в нем значилась под номером тринадцать, он это помнил абсолютно четко.

Лицо Анны Евгеньевны излучало победное превосходство. Их вечные споры с мужем о различиях между женской и мужской логикой закончились её триумфом.

– Нисколько не умоляя ваших способностей к анализу и сыску, мой дорогой Илья Михайлович, вынуждена констатировать провал вашей теории о том, что женщинам нельзя доверять практическую работу. Теперь-то вы согласны? Кто этот четырнадцатый? Мы о нем ничего не знаем. Допускаю ошибку журналиста, допускаю любые другие обстоятельства, но в этом следует детальнейшим образом разобраться. Я опираюсь на анализ, а не на эмоции, как вы, мой друг, могли подумать. Вы не там ищете, Илья Михайлович…

Анна Евгеньевна с уничтожающей улыбкой, подчеркнуто официально, каждым словом убивала в супруге любую, даже самую слабую попытку противоречить.

– Я отправляюсь во Францию… Признаю свое поражение, любовь моя. Но всё же! Я поеду сам. Было бы странно, если бы страховой агент выполнял свою работу в сопровождении супруги. Вы не будете с этим спорить? – Подгорский решительно поднялся, отложил в сторону французскую газету, после чего с видом обиженного лицеиста поправил нашейный платок.

– Нет, что вы, Илья Михайлович. Вам всего-то осталось прибыть на место и найти пациента. Я в ваших способностях уверена…

Монастырский лазарет в окрестностях Гавра произвел на видавшего виды господина Подгорского удручающее впечатление. Скорее, это было не медицинское учреждение, а богадельня, где нашли приют не только нищие, страдавшие от чахотки и разных кожных язв, но и умалишенные разной степени юродивости, доживавшие в закрытом от постороннего взгляда монастыре свои последние дни.

Настоятельница приняла Подгорского настороженно – сказалась неприязнь к людям с британским акцентом, но как только Илья Михайлович, с трудом подбирая выражения, обозначил цель своего визита, лицо женщины просветлело, и она тут же пригласила «страхового агента» проследовать за ней.

Через узкие, высокие окна под своды громадного зала лазарета косыми полосами проникал яркий дневной свет, но лучше бы светило не утруждалось.

Картина, представшая перед глазами чиновника русского посольства, скорее напоминала сюжет какой-нибудь средневековой гравюры, где умалишенные громко хохочут, пронзительно глядя на мир сквозь ошарашенного зрителя.

Медленно и осторожно ступая вслед за настоятельницей, Подгорский пробирался между двух рядов то ли кроватей, то ли топчанов, накрытых грубой тканью. Каждый следующий шаг давался с трудом. Илья Михайлович вынужден был преодолевать сильное чувство тревоги, смешанное с отвращением, но опасения его оказались напрасны – он так и остался незамеченным.

Терзаемые болью и страданиями, эти несчастные люди не могли найти себе места. На ближней от входа койке корчился в муках тощий старик, не имеющий сил даже издать звук страдания. Одетая в полотняную робу на голое тело, худая, словно балерина женщина щупает лучи, безуспешно пытаясь их поймать. Она тянется вверх, привстав на кончики пальцев и совершенно не понятно, почему её тонкое тело не теряет равновесия. На соседней кушетке, сбитой из грубых досок, неподвижно лежит мальчик. Глаза его смотрят прямо вверх, но он ничего не видит – его зрачки молочно-белого цвета. Обе руки поверх покрывала. Мышц практически нет. Кожа неестественно бледная, будто как у покойника. Заросший здоровяк с черными зубами плачет навзрыд, сдавливая голову грубыми руками. Кажется, его гигантские пальцы вот-вот продавят череп где-то за ушами.