Охота на единорога - [54]

— Видишь ли, король Асман. Я ведь сам хотел принять участие в этой затее. Но сейчас, увидев тебя, решил, что это стало бы моей большой ошибкой.

— Они предлагали тебе принять участие в заговоре?

— Нет! Даже не собирались. Но решились бы на это, предложи я первый им свои услуги.

— Сколько их?

— Какой-то пустяк: пол человека.

— Как это? — Асман остановился, он начал чувствовать раздражение на говорящего загадками чудака. Тот уловил королевскую немилость и немного растерялся.

— Он один. Один. Всего лишь один… Хотя нет. Сейчас, пожалуй, уже не один. Ха-ха-ха, — его смешок был не очень натурален, — он был один, когда я видел его.

Непривычное, какое-то противоестественное раздражение стало усиливаться в груди короля. Он почему-то сдерживал себя, хотя никогда не имел этой привычке, не нуждался в сдерживании чувств, будучи по натуре не слишком возбудимым человеком — во-первых и во-вторых — не имеющий нужды сдерживаться по-положению.

— Ты хочешь сказать, как мы с тобой нашли друг друга, так и он нашел сообщника? — спросил Асман. Дервиш, все больше бледнея, только кивнул на это, ежась, но не отводя глаз, словно притянутых к взгляду Асмана. А взгляд этот был полон раздражения. От него дервиш терялся все более, начал дрожать какой-то судорожной крупной дрожью, которая и на дрожь-то не была похожа, а скорее на язык жестов, никому, кроме самого Дервиша, незнакомый.

Когда, иной раз, уличные мальчишки видят кого-то, выражающегося подобным образом, употребляющего такие жесты, обозначая ими то, что они существуют в этом мире, сотворенном великим Аллахом, сами часть его, — но как бы в знак протеста против этого существования и как бы подавая кому-то, кроме бога, неведомые знаки, — тогда мальчишки смеются, их это веселит, они потешаются над такими трясунами. Мальчишкам это смешно. Их родители испытывают недоумение.

Короля же этот вдруг появившийся беспричинный страх его собеседника, который и на страх-то не похож, и кто знает — страх ли это или еще какое-то необъяснимое состояние, — короля оно — ужаснуло.

Но оба справились с собой: дервиш постепенно перестал трястись, лишь лицо его осталось бледным, как надетая на нем рубаха, но другого оттенка — в отличие от хлопковой прожелти — мертвенно-синюшного цвета, король тоже загнал свое озлобление внутрь, и оно выходило с потом на лбу и висках, сделался влажным шелк под халатом. Он все еще колебался: беседовать ли с дервишем дальше, отослать пока или самому зарубить его на месте здесь же. Наконец, он почувствовал, что не сможет с ним сказать далее ни слова и крикнул:

— Стража! а в голове пронеслось: «А почему, собственно, стража, а не Лейла, например, то есть… то есть не та — золотоволосая Мария, почему не Мария? Я спокойно мог сдать под охрану в мой гарем этого трясущегося идиота, и никакой стражи не нужно! Но, ведь, и я сам…»

Подскочил охранник, стоявший до того в пяти шагах — дворец был весь напичкан ими — и король не успел разобраться в своих ощущениях.

— Сикх, — сказал Асман, — отведи вот этого… только не в подземелье, конечно, отведи его… на кухню. То есть, отведи его… к начальнику черной стражи. И пусть его поместят где-нибудь, хоть на кухне, то есть, пусть его поместят где угодно… кроме подземелья… и не спускают глаз до вечера, вечером он мне будет нужен.

Сикх, яростно вцепившись в дервишев рукав, поволок его, подталкивая и таща, а тот, с безумным лицом, втягивая голову в плечи, только прижимал к груди свою книгу.

Воин с трепыхающимся в его могучей длани, словно попавшийся охотнику заяц, с трепещущим человечком проследовал в ту сторону, где за мгновение до того скрылись одетые в черное.

Оставшегося одного Асмана буквально выворачивало наизнанку, заставляя его лицо в полутьме внутренней галереи то бледнеть в чувственном помертвении, то загораться краской — самое неведомое ему чувство, которое спервоначала он и назвать-то не мог, а потом, чуть остыв, вспомнил, что оно, кажется, называется людьми — стыдом. Но, так ли важны эти названия слов — главное, когда в душе есть хоть что-нибудь, что чувствует.

Однако, это не просто стыд. Слова даны людям для обыденных надобностей, а частые отклонения от нормы не попадают под действие слов (не имеют точно характеризующих их названий). Особенно, если один из собеседников — наместник Всевышнего на земле. Как понять нам, что происходит в душе Избранника? Если же для понимания этого опуститься по иерархической лестнице ступенью ниже, то можно сказать (утверждать), что особое волнение у верных вассалов короля вызывало покушение — даже в мыслях — на честь своего господина…

Сам не вполне отдавая себе отчет — почему, расстроенный встречей, Асман едва не забыл про выезд, хотя все время думал про это, но слуги опять напомнили ему о сегодняшнем распорядке дня. Он сменил халат и чалму на более простое одеяние, спустился по лестнице в конюшню и очень скоро уже выезжал из двора торговца кожами.

Двое всадников пронеслись привычной дорогой по улицам, достигли ворот, миновали их, но Асман, забыв опять на мгновение о цели сегодняшней вылазки, опомнился вдруг и, круто повернув, пустил коня не привычным маршрутом, а вдоль городской стены, к другим — северным воротам, от которых — Асма знал — близко до того места, где ночевал неведомый ему заговорщик.