Охота к перемене мест - [89]

Плот вынесло из-за поворота, и только тогда плотовщики и Шестаков увидели, что в реку обрушилась рослая ель с размытого берега. Ель лежала над поверхностью воды почти горизонтально. Плот стремительно приближался. Плотовщик, стоявший на носу, крикнул «бойся!» и, показывая пример Шестакову, ловко перепрыгнул через ствол, едва видимый за хвоей. Плотовщики удержались на ногах, а Шестаков упал на скользкие бревна, но поднялся невредимый.

Он обернулся и проводил взглядом опасную ель. Хвоя слилась с темной водой, но причудливое корневище у берега виднелось долго.

Утром Шестаков пересел на трактор, потом на лесовоз. Дорога круто повернула к югу, пересекая отрог хребта.

Водитель нет-нет да и высовывался из кабины и опасливо поглядывал на тяжелые тучи.

Только бы не развезло дорогу, она в этом захолустье не столько соединяет таежные поселки между собой, сколько их разъединяет. Самые скверные отрезки дороги водители называли «Первый тещин язык», «Второй тещин язык», «Третий тещин язык». Из последних сил продирались машины по глубокой колее — красная глина злая, цепкая.

Хорошо, что низкие тучи не обернулись в тот день дождем... Эх, на месяц бы позже оказаться здесь, дорога бы подсохла...

Перед вечером Шестаков спрыгнул с лесовоза и двинулся прямиком к Хвойной, его рюкзак за плечом изрядно отощал.

Он еще долго слышал надсадные звуки моторов на таежной дороге, у себя за спиной, как вдруг моторы заглушил слабый гудок тепловоза впереди.

Нужно промаяться почти четверо суток в дороге а в бездорожье, чтобы этот гудок прозвучал таким трубным гласом.

Уставший, помятый, небритый, в глине выше колен, заспешил он к бревенчатому вокзальному зданьицу с вывеской «Хвойная».

— Когда поезд на Дальний Восток? Восемьдесят второй, — спросил Шестаков дежурного в красной фуражке.

— В четырнадцать десять дня, — ответил дежурный. — Сегодня прошел без опоздания.

— А восемьдесят первый?

— Это, паренек, в обратную сторону. В Европу. — Знаю. А в какое время суток?

— Вечером. В девятнадцать тридцать три.

— Годится. Чтобы мне ночью персонал не будить.

— Да вам куда нужно ехать?

— Поезд встречаю.

— Из Москвы или с Дальнего Востока?

— Сам не знаю откуда. Придется встречать и тот и другой, — вздохнул Шестаков.

Жаль, Мариша не указала в открытке, в какую сторону проедет — на восток или на запад.

Дежурный посмотрел на парня с нескрываемым удивлением.

Шестаков дождался поезда № 81. Подбежал к вагону-ресторану и спросил у повара, стоявшего в тамбуре:

— У вас работает Марина Мартынова? Официантка.

— Таких нету.

— А не знаете, в чьей она бригаде?

Повар пожал плечами, крикнул что-то в глубину тамбура, подождал ответа и сказал сочувственно:

— Ни одна кухонная душа не знает.

Шестаков грустно посмотрел вслед ушедшему поезду.

Кто знает, сколько суток придется проторчать на этой Хвойной. Надо поискать себе крышу, а крыш этих в пристанционном поселке всего с десяток.

Хорошо — ночи короткие, темнеет поздно, успеет обойти поселок засветло.

35

Из Иркутска до Братска Варежка летела с Андреем Константиновичем Княжичем, их места оказались рядом, и отзаседали они сессию облисполкома тоже в близком соседстве.

Ей нравилось, что Княжич, директор крупнейшей в мире гидростанции, образованнейший человек, специалист с международным именем, чужд поддельного демократизма, каким некоторые маскируют глубоко запрятанную душевную небрежность.

Нельзя сказать, что Княжич держался с ней, с крановщицей на равных. Но превосходство его не должностное, вызвано не учеными степенями, это превосходство — возрастное; все-таки Варя Белых годится ему в дочери.

Шла бы на сессии мудреная речь о генераторах, турбинах и миллиардах киловатт-часов, выступал бы Княжич в ореоле своего научно-технического авторитета, он бы, возможно, и не завязал разговора со своей соседкой по залу заседаний.

Но сессия обсуждала вопросы городского благоустройства. Княжич слышал острое, дельное выступление депутата Белых, похвалил ее.

Подлетали к Братску, пассажиры Як-40 уже пристегнулись ремнями, Варежка увидела в иллюминаторе и показала Андрею Константиновичу перекошенную виражом плотину и гидростанцию.

Она обмолвилась, что у них в тресте перебои с монтажом, запаздывают конструкции для горно-обогатительной фабрики. Сразу после сессии она уйдет в отпуск. Нужно помочь бабушке перебраться в город, скоро ее деревня скроется под водой. Бабушка уже приезжала в Приангарск, жила, но не прижилась. Варежка отдала комнату семейной подруге и перебралась в общежитие, а после этого бабушка попросилась: «Возьми меня». Теперь придется заново хлопотать о жилье на двоих. Но прежде собирается съездить в Подъеланку.

— Успеете еще, Варвара Петровна, наездиться в машинах через тайгу. Успеете не раз слетать в Усть-Илимск на самолете, на вертолете. А сейчас плывите по Ангаре. Мой катер на ходу. Капитан надежный, с ним и Ершовский порог не страшен. Ведь последнее лето! В следующем году вы уж не увидите Ангару в среднем ее течении...

Жаль, наше управление туризма такое безынициативное. Надо было организовать прощание с Ангарой, сотни, сотни экскурсий! Пусть полюбуются напоследок, останется счастливая зарубка в памяти... Да, — сказал Княжич после раздумья, — затопление таких деревень, где дети до сих пор готовят уроки при керосиновой лампе, при свечах, деревень, где еще не изобретены радиоприемник, электродоилка, сепаратор, холодильник, деревень, лишенных многих жизненных благ, — оправдано и нравственно.